Я расположился за столом. Клавдия суетилась на кухне, попутно рассказывая мне про свое житье. Ее история была типична для того сурового времени. Муж погиб на фронте еще в сорок втором, на руках остались двое малолетних детей. Живет она со свекровью. Работает на Читинском пивоваренном заводе, который в этом году только запустили, зарплату получает в семьсот рублей. Живет она как все, перебиваясь от зарплаты к зарплате. Но в долги не влезает.
В течение ее рассказа во мне стала снова закипать какая-то глухая обида. Сравнивая ее серую, невзрачную, я вспоминал о том, как лощено, выглядит ворующий завсклад Жобин, с которым я играл сегодня в карты. Он проиграл мне двадцать пять тысяч рублей. Больше половины стоимости легкового автомобиля! И проиграл, наверное, не последнее. А ведь Клавдии было всего двадцать девять лет, хотя в своих одеждах она выглядела много старше. Почему? За что, она заслужила эту безрадостную жизнь, в которой не увидит ничего кроме каторжной работы, воспитания детей и этого старого дома? Солнце для нее всегда спрятано за тяжелыми облаками.
Работа убивала людей, простых тружеников. Во время войны люди, выбиваясь из сил, работали по двенадцать часов в сутки. Почти также как в ИТЛ, с единственной разницей, что их не конвоировали и жили они немного лучше. Но и они были под постоянным надзором и наблюдением, от которого было почти невозможно избавиться.
— Клавдия, — немного времени спустя я задал вопрос, который меня интересовал. — Ты знаешь налетчиков, тех которые напали на тебя?
— Да кто их не знает? Филька Рябой да Валька! Оба жулика, оба недавно из тюрьмы вышли. Они тут промышляют себе на водку, всех обирают. А я тут с ночной смены возвращалась…
— И что, никто не жалуется?
Клавдия посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. В глазах застыл страх и недоумение. Только сейчас я заметил, что они у нее серые. Она смотрела на меня, и я получил возможность получше рассмотреть ее. Не писаная красавица-модель со страницы рекламного журнала, над которой трудились десятки визажистов и ретушеров, но очень симпатичная женщина. Симпатична именно своей первобытной красотой, без всяких следов косметики. Яркими красками жизни… И привораживала она не только лицом. Клавдия мне определенно понравилась как женщина. Даже под неказистой одежной я как каждый настоящий мужчина сумел разглядеть то, что было скрыто от чужих глаз.
— Кто же на них пожалуется? Им двойку лет тюрьмы дадут, потом они вернуться и… — она не договорила.
— Накажут, — закончил я ее незаконченную фразу.
— Вот и я о чем говорю. Каждый за свою жизнь опасается. А тебе, Наум, вот тебе мой совет: с Филькой и Валькой лучше больше не встречайся.
— Я с ними точно больше не увижусь, — пообещал я. — Но про сегодняшнее никому не говори. И то, что меня видела, тоже молчи. Опасно это.
— Да кто же про это рассказывает? — удивилась она и спросила: — Ты боксер? Как ловко Фильку уложил! Ты смелый!
— Было дело, выступал за спортивное общество Спартак, — солгал я, отмечая, что Клавдия не поняла, что на ее глазах произошло двойное убийство. Я поздравил себя за быстроту, оперативность и профессионализм.
Чай я пил без сахара, хотя Клавдия поставила предо мной сахарницу и хлеб с салом. Но я ничего этого не заметил, сделал вид, что не хочу ничего. На самом деле не захотел отбирать у нее и ее детей с трудом добытую пайку. Неловко было. Не смог.
Клавдия огорчилась, наверное, подумала, что я побрезговал угощением. Но собираясь домой я вытащил из кармана толстую пачку денег, отложил себе на расходы тысяч семь, а остальные положил на стол. Примерно двадцать тысяч.
— За гостеприимство!
Клавдия переводила взгляд с пачки денег на мое лицо и обратно:
— За что? Нет! Я не возьму! — запротестовала она. — Я за год столько не зарабатываю!
— Тебе нужнее, — возразил я. — Детей одной поднимать приходиться. А обо мне не беспокойся. У меня работа хорошая, денежная, а много ли мне одному надо?
— Ты одинокий? — она не знала, как об этом спросить, боясь коснуться больного места. — А семья где?
— Нет у меня никого. Ни семьи, ни родных. Один я остался.
Она не стала задавать больше никаких вопросов. Ей было хорошо известно, какое страшное горе принесла людям недавно закончившаяся война.
Я спросил ее:
— Я приду в гости, дня через два. Пустишь?
— Да с большой радостью! Приходи, конечно.
— Тогда, до встречи, Клава.
Она проводила меня до калитки. Уходя от нее, я думал, как трудно человеку жить под тройной легендой. На душе скребли кошки.
08 июня 1949 года. 08 часов 13 минут по местному времени.