Было еще кое-что, о чем на том историческом совещании не говорилось, но подразумевалось. Когда Александр заявил о «не менее пяти миллионов золотом», он имел в виду не общую минимальную сумму, за которую может быть продана Аляска, а ту часть, которой императорское правительство сможет невозбранно со стороны кредиторов распоряжаться. То есть, те деньги, которые должны оказаться в казне, а не в сейфах английских мультимиллионеров. Остальная часть цены за изрядный кусок Отчизны, должна была таки отойти Ротшильдам в счет погашения чудовищной задолженности. Переговоры о размере «остальной части» решено было доверить Петербургскому эмиссару английского финансового дома, управляющему Государственного банка Российской Империи, барону Александру Людвиговичу Штиглицу.
К чести Александра Людвиговича, хоть сделка и сорвалась, но планы, которые Ротшильды имели на Русскую Америку были все-таки реализованы, чем сэкономили стране выплат по займам почти на десять миллионов фунтов стерлингов.
В общем, дело двигалось в условиях абсолютной, почти небывалой в наше наивное время, секретности, но при этом более чем энергично. Штёгль раздавал взятки, подкупая сенаторов, конгрессменов и прессу, торговался со Стюартом и отбивал в Петербург еженедельные телеграммы. Штиглиц торговался с Ротшильдами. Никса поехал осваивать просторы Сибири, а заодно Туркестана и Синьдзяна, а великий князь Владимир вынашивал вероломные планы по присоединению к Империи австрийской Галиции. Новые территориальные приобретения должны были в какой-то мере компенсировать в глазах общественности постыдную продажу части земель.
Но тут случилось непредвиденное. Наш «Остап» взбрыкнул, деланно оскорбившись коварной оккупацией австрийской провинции русской армией, и приостановил переговоры. На самом деле все уже было договорено, и требовалось лишь окончательное согласие Александра. Но тот, увлекшись маневрами гвардии в приграничных с Австрией губерниях, на послания не отвечал. Требовались средства для новых взяток, и повод, чтоб привлечь утерянное внимание русского царя.
Пока выбирали чрезвычайного и полномочного посланника в САСШ. Пока наделяли его полномочиями и организовывали для него корабль, наступило лето шестьдесят седьмого. Париж, открытое ландо и выстрел польского бунтовщика. Государь сделался недееспособным, князь Константин не желал своей властью давать согласие на сделку, опасаясь славы продавца Отчизны, а Никсе, спешащему домой из глубины Сибирских руд, было и вовсе не до какой-то там, хоть и Русской, Америки.
Потом «бульдожка» Саша стал председателем Совета министров, а я его заместителем. Об американской сделке каким-то образом стало известно банде славянофилов, поднялся такой вой в прессе, для иносказательного обзывания барона Штёгля выбирали такие слова, за которые в приличном обществе ведут к барьеру немедля. Аляска оказалась на слуху, и мне, волею императора Николая Второго, было поручено решить американский вопрос раз и навсегда.
Я бы и решил, идеи были. Но даже прежде чем успел сесть за стол и составить черновик государственной программы по обустройству заокеанских владений Империи, оказался добровольно-принудительно препровожден в Мраморный дворец, на аудиенцию к великому князю Константину.
— Мне всегда представлялось, будто бы вы, Герман, скорее относитесь к тем из господ, кто понимает необходимость скорейших преобразований. Не так ли? — едва-едва оторвав взгляд от разложенных по обширному столу бумаг, вместо приветствия, заявил дядя Никсы.
— Не смею спорить, ваше императорское высочество, — поклонился я. Кланяться тогда еще было непривычно, и от этого получалось как-то не натурально. Людей, с которыми общался сравнительно редко, неизменно это во мне удивляло. Бывало, что и раздражало.
— В таком случае, вы, должно быть, готовы уже к тому, что общество скорее причислит вас к партии реформаторов, нежели приверженцев старых добрых порядков? Хотите вы того или нет.
А всему Петербургу с окрестностями было ведомо, что безусловным лидером либералов-реформаторов у нас выступает ни кто иной, как генерал-адмирал и великий князь Константин Николаевич. Я, быть может, даже и хмыкнул бы понимающе в ответ на этакую-то, неприкрытую, попытку вербовки. Хмыкнул бы, если бы не опасался оказаться разменной пешкой в очередной комбинации между Николаем и его строптивым дядей.