Д у н я ш а (повела носом). Чтой-то смрад пошел.
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Пирог. Это пирог с капустой!
Д у н я ш а. Мать пресвятая богородица! (Убежала.)
К о с т я (напевает, играет).
Значит, музей — главное сейчас?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Должна же я папин авторитет подымать! Ты же знаешь отца, ему нужно большое, живое дело — и вдруг музей! Все равно что в архив сдали. Это его нарочно топят, нарочно, но ничего! Сапожников все поломает! (Понизив голос, поглядывает на дверь.) Ты думаешь, за что отца вот уже три года с места на место гоняют?
К о с т я. За что?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Не могут простить, что раньше такую должность занимал. Вот и тычут его куда ни попадя. А чем он виноват, что способности у него такие? Куда только ни бросали! Городскими банями заведовал? Заведовал. Районным пунктом Заготскота руководил? Руководил. В промартели председательствовал? Председательствовал!
К о с т я. Грибозасолочный пункт забыла.
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Не вспоминай! Это тогда было, тогда…
К о с т я. Когда отца из райисполкома турнули?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а (испуганно оглядываясь). Тсс…
К о с т я. Кстати, за что его? Без меня было. Я как-то не понял.
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Ай, глупости! Буквально ни за что. Отыгрались на нем, потому что время такое пришло. А чем он виноват? Требовали от него — он и выполнял.
К о с т я. Что требовали?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Уборку скорее закончить. Он и закончил. Даже на десять дней раньше срока постарался.
К о с т я. Так в чем же дело?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. В одном колхозе картошка неубранная осталась. Ну, папа ее и велел…
К о с т я. Что?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Запахать велел трактором. Не переделывать же сводку?
К о с т я. Понятно… (Наигрывая на гитаре, поет.)
Голос Бочкова: «Мать, где бредень? Запрятали черт те куда! Костя-а! Где грузила для донки? Каша где? Остудить же надо!»
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Костя, отец зовет… Встань! Не стыдно тебе валяться?
К о с т я. Я не валяюсь. Я самоуглубляюсь… Древние греки как говорили? Познай самого себя. Вот я и стараюсь познать: кто я такой?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. И так видно. Из института сбежал!
К о с т я. Тоже мне институт — культпросветработа!
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Все равно вуз считается.
К о с т я. А призвание?
Г о л о с Б о ч к о в а. Костя-а!
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Костя, отец же…
К о с т я (поднимается).
Индивидуум должен развиваться сам.
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Да куда тебе развиваться-то? Думаешь, гитара твоя тебе кусок хлеба даст?
К о с т я. А что? Если, например, на эстраде…
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Для эстрады еще голос надо иметь.
К о с т я. Важен не голос, сценическое обаяние.
Голос Бочкова: «Провалились вы все там, что ли?»
Костя успевает отскочить от двери — дверь с треском распахивается, в комнату вбегает Б о ч к о в. Это среднего роста блондин в парусиновой паре, с изрядным животом, выпирающим из-под пиджака. К потному, красному лбу прилипли мелкие, с рыжинкой кудерьки. Небольшие рыжеватые усы топорщатся. Маленькие светло-голубые глаза с белыми ресницами сверкают. В руках у него рыболовная сетка. За ним Д у н я ш а.
Б о ч к о в (на ходу). Мотню порвали! Кто порвал мотню?
Л ю б о в ь М и х а й л о в н а. Ванечка, у тебя давление, зачем так волноваться?
Б о ч к о в. Как зачем? Куда рыба кидается, когда ходу ей через бредень нет? В мотню! Самое главное место — мотня, а тут… (Просовывает в сетку кулак.) Кому это нужно было?
Д у н я ш а. Куры, поди, Христос с ними, расклевали.