Д у н я ш а. Что с вами, Фаина Донатовна?
Ф а и н а. Приема нет! И не будет!
Д у н я ш а. Как?
Ф а и н а. У них спроси! (Показывает на окно.) У милиции! У финотдела! Мало того — сельсовет каждый день повестки шлет, медицина анализа требует: что за вода такая у меня, что на любой случай годится? А чем я виновата, что люди верить хотят? Верят, оттого и идут! А доктора из себя выходят, милицию подсылают, с поличным хотят поймать. Пришлось маскировкой заняться — над лазом ларь поставила, чтоб не видели, что второй выход у меня в подвал, а оттуда — во двор… До того дошла, что от каждого стуку дрожу: кто ни войдет — милиционер переодетый чудится… Хватит, хватит, на курорт уезжаю! (Выдвигает из-под кровати чемодан.)
Д у н я ш а. На курорт? А как же директор мой?
Ф а и н а. Не надо мне никаких директоров! Сегодня же еду, хоть погреюсь на солнышке! (Вынимает из чемодана роскошный халат, раскрывает зонтик, прошлась по воображаемому пляжу.) Что я, не человек? (Вызывающе напевает.)
Уж лучше, чем так. (Отшвыривает зонтик, накидывает на себя черный платок, сразу преображаясь, дребезжащим старушечьим голосом.) Верь, голубка, и спасешься. Вера горами двигает… Без веры люди серы…
Д у н я ш а (восхищенно). Артистка, ну прямо артистка. Вам бы в театр, Фаина Донатовна.
Ф а и н а (старушечьим голосом). Расчету нет, красавица. Мало платят… (Выпрямилась, сбрасывает платок.) Ну как я, еще ничего? Фигура не испортилась? (Оглаживает себя.)
Д у н я ш а. Пальма! Чистая пальма! Вы уж примите директора моего напоследок, уволить грозится!
Ф а и н а. Пусть хоть сам Сапожников явится! Не приму!
Д у н я ш а. Да мой-то хозяин, может, и пополезней вам будет, чем Сапожников!
Ф а и н а. Какой-то музейщик…
Д у н я ш а. Все равно деятель культуры считается… (Понизив голос.) Справку у него просите, справку. Горит его дело — вот как вы ему нужны…
Ф а и н а. Какую справку?
Д у н я ш а. Что вы не обманщица, не тунеядка, а народная медицина, травами лечите, настоями разными.
Ф а и н а (быстро). А даст?
Д у н я ш а. С перепугу может.
Ф а и н а. Пуганый?
Дуняша закивала головой. Фаина соображает.
Насчет справки ты верно придумала… молодец!
Д у н я ш а. От вас учусь, Фаина Донатовна! Сколько вместе поездили… Не оставьте меня! С места гонит!
Ф а и н а. Он? За что? Вообще что ему надо, карасю твоему? Какой он из себя, на что клюет?
Гудок автобуса.
Д у н я ш а (бросаясь к окну). Он! Он! Автобус приехал! Сейчас здесь будет! Боже оборони встретиться! (Убегает.)
Ф а и н а. Ну вот, пожалуйста, работай с такими! (Накидывает черный платок, принимает позу, бормочет про себя.)
Свет в комнате убирается. На авансцене с двух противоположных сторон появляются Б о ч к о в и чуть позже — Ю р а. Вид их таков, что узнать им друг друга почти невозможно. Бочков в каком-то старом, драном плаще, старой шляпенке, щека подвязана так, что — лицо закрыто, в руке сеть; Юра — в шляпе, надвинутой на глаза, в черных очках, лицо укутано шарфом и поднятым воротником пальто.
Б о ч к о в (повторяя про себя). Свиблово, Сусловский конец…
Ю р а (так же). Свиблово, Сусловский конец…
Б о ч к о в. Домик от выгона седьмой…
Ю р а. Домик от выгона седьмой…
Оба считают дома, сталкиваются, не узнавая друг друга. Бочков при виде постороннего круто поворачивает перед самым носом Юры и скрывается. Это вызывает подозрение у Юры.
Ясно, шел к ней. (Вытаскивает записную книжку.) План: проследить, кто к ней ходит. Проследим. (Пускается вдогонку.)
Бочкову удается ускользнуть от преследования. Опасливо оглядываясь, он скрывается в левой кулисе, где, очевидно, вход в дом Фаины. Комната Фаины освещается. Ф а и н а сидит в черном старушечьем платке. Напевает.
Ф а и н а.
Стук в дверь.