Л е в а. Не надо больше говорить, Иван Александрович. Прошу вас… не надо…
Г р о м а д и н. Боишься, что придется согласиться, а согласишься, чего доброго, в слабости заподозрят? Так?
Л е в а. Нет! Просто я хочу думать и доходить до всего сам!
Г р о м а д и н. Да куда тебе самому, без знаний, без опыта… Тебе кратчайший путь указывают! Ведь тебе кончать в этом году! А как выпускать тебя с такой, прости меня, кашей в голове? И жалко, и нельзя. Понимаешь?
Л е в а. Жалко? А я и не прошу меня жалеть! Прощайте, Иван Александрович! (Выбегает.)
Г р о м а д и н. Стой! Стой! Я тебя не отпускал еще, куда ты? (Идет за Левой, возвращается. Озерову.) Убежал… Ну, что ты скажешь, Саша?
О з е р о в. На твоем месте я принял бы срочные меры…
Г р о м а д и н. А ты думаешь, мой сад вырастить легче, чем твой? Трудно живет, — естественно, хочет определить закономерность трудностей, найти свое место на земле, а знаний мало еще, в голове путаница — вот и объяснение всему.
О з е р о в. Вопрос серьезный. Он же в коммунизм не верит!
Г р о м а д и н. А кто сказал, что истина должна даваться легко? Но уж если он найдет ее, она станет для него кровной, пережитой. Помнишь, у Ленина про марксизм, который был «выстрадан» русским народом. А самое главное для меня — ясно теперь, какой к этому Леве ключ!
Входит Е в г е н и я И в а н о в н а.
Е в г е н и я И в а н о в н а. Ну как?
Г р о м а д и н. Встретили Зарубеева?
Е в г е н и я И в а н о в н а. Нет… А ваш разговор?
Г р о м а д и н. Наш разговор? (Быстро взглянув на Озерова, решительно.) Все в порядке, Евгения Ивановна, Лева полностью признал свою вину перед вами и вашим предметом.
Е в г е н и я И в а н о в н а. Серьезно? В самом деле?!
Г р о м а д и н (указывая на Озерова). При свидетелях. И в самое ближайшее время вы об этом услышите.
Е в г е н и я И в а н о в н а. Я поражена. Но я очень рада, что Лева понял наконец, как он был не прав. Поздравляю вас с успехом, Иван Александрович.
Г р о м а д и н. Значит, в принципе против вторичной переэкзаменовки вы не возражаете?
Е в г е н и я И в а н о в н а. Да нет… Конечно, нет… Я очень рада… (Идет к двери.)
Г р о м а д и н. Только сегодня вы уж не разговаривайте с ним на эту тему, ладно?
Е в г е н и я И в а н о в н а. Понимаю… Хорошо, хорошо. (Выходит.)
О з е р о в. Что ты делаешь, Иван? Ты хочешь загнать болезнь вглубь?
Г р о м а д и н. Ничего. Я уверен в Леве, только и всего.
Стук в дверь.
Да.
Входит В и к т о р. В руках у него письмо.
Письмо?
Виктор молча подает письмо.
От кого? (Раскрывает сложенный листок, читает.) «Директору шестидесятой мужской средней школы. Ученика девятого класса «Б» Зарубеева Льва. Заявление. Я признаю, что был не прав и грубо вел себя на переэкзаменовке по основам дарвинизма. Передайте, пожалуйста, Евгении Ивановне мое извинение…» Ну, слышишь, Саша, ты слышишь? Я был прав! (Читает дальше.) «…Ввиду невозможности для меня продолжать учение… (замялся) прошу меня отчислить… из вверенной вам школы».
Пауза.
О з е р о в. Да, Иван… твой сад вырастить потруднее, пожалуй…
З а н а в е с
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Большая, тесно заставленная комната. Видно, что ее владельцы уделяют не слишком много внимания чистоте. В центре два стола: большой стол завален книгами, на маленьком стоит радиоприемник, около него валяются наушники. Справа, около стены, ширмы, закрывающие две кровати. На одной из них К о л ь к а полулежа читает толстую книгу. Слева — входная дверь, в глубине — окно. Комната освещена плохо, углы ее в темноте, по сторонам протянуты какие-то провода, на полу груда старых алюминиевых деталей, проволока, пружины, колесики и другие металлические вещи.
К о л ь к а (читает). «Третья часть города Москвы называется Скородом. Она имела некогда, до сожжения города татарами, как говорят, до двенадцати верст, или пяти немецких миль, в окружности. Река Яуза протекает через эту часть города и впадает в реку Москву…»
Слева, над входной дверью, вдруг вспыхивает самодельный красный экранчик с надписью: «Внимание — гость!»