Б е з у г л ы й. Кошель? (Кричит музыканту.) Нажимай на басы, музыкант, громче! (Наливает в стаканчик.) Выпьем, Семен Иванович, за расставанье. Спасибо, пожалел ты меня. Но мне жалость ваша и гордость в равной мере надоели. Ухожу от вас.
Н е р о в н я (поражен, радостно). Уходишь?
Б е з у г л ы й. Созрел я для женитьбы, Семен Иваныч. (Опрокидывая стакан.) К Ермаковой Пелагее Герасимовне припадаю, как путник усталый к целебному источнику. Будем живы! (Уходит под звуки баяна.)
Н е р о в н я (обалдело подымает стакан). Твое здоровьечко, Митрофан Моисеевич! Скатертью дорожка! (Вдруг начинает хохотать.) Ах, вошь тебя за ногу! Вот так номер!
Из-за занавески слышен неистовый храп. Неровня бросается к ней, отдергивает. В мирной позе спит дед Пантелей; медали на его груди сияют.
З а н а в е с
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Хата Ермаковых. П а л а г а, К а т я, Б е з у г л ы й. Безуглый пристраивает к стене какую-то икону.
К а т я. Не дам хату поганить! (Бросается, срывает икону со стены, швыряет к порогу.) Вот ей место.
Б е з у г л ы й (обтирает с иконы пыль). Мешает?
К а т я. Мешает! Мало того, что опозорились мы перед всеми, так еще богов не хватало, на наше горе!
Б е з у г л ы й (Палаге). Паша, скажи, кто я у вас? Старший помощник младшего подметалы? Прав я лишенный в вашей семье?
Палага молчит.
(Кате.) Боги здесь ни при чем. Это самая для меня дорогая вещь, Катенька…
К а т я. Я вам не Катенька! Меня Катя зовут!
Б е з у г л ы й. Катя для вас будет слишком грубо. А иконку эту писал я на заказ первеющему богатею, коммерции советнику Парамонову, — может, слышали? Хозяин наш день и ночь надо мной ходил: сделай, Митрофан Моисеич, озолочу. И вот представьте такую картину: работаю я с усердием и совсем забыл, что работаю, кому потрафляю. Играют передо мною ясные краски, рука будто бы на крылышках над доской летает, и в каждой жилочке трепет. Кончил, посмотрел на свое художество — и все озарилось. Господи, думаю, неужели это я? И представилось мне тогда, будто богатырь я, великан и нет для меня никакого предела. И ушел я тогда от хозяина, и иконку с собой унес. Гляньте, неужели сердце у вас не радуется, Катенька?
Катя молчит.
Считаете низким со мной разговаривать? И откуда такая гордость? (Уходит.)
Катя молчит. Пауза.
П а л а г а. Не жалко тебе матери, Катя.
К а т я (вдруг рыдает). Зачем насмеялась надо мной, мама? Зачем себе жизнь загубила вконец? С таким и из хаты совестно показаться… А ведь наша фамилия всему Союзу известна.
П а л а г а (гладит ее). Ты, дочка, еще молодая… Всего женского не знаешь. Бабе трудно без мужика. Холодная постель хуже могилы, не дай тебе бог узнать. Мне с молодых лет любовь поломали, муж в земле лежит, зарубленный… Терпела, терпела, зато теперь поживу как хочется!
К а т я. Неужели другого не нашлось?
П а л а г а. Ты же Петра выбрала, не другого…
К а т я. Так я ж люблю его, а ты?..
П а л а г а. Мать об этом спрашивать не годится. Совестно.
К а т я. Нет, ты скажи: любишь? Пьяницу, бездельника?
П а л а г а (тихо). Жалею я его.
К а т я. Мама, да пойми ты: мы же первые люди на хуторе! О нас с тобой в газете пишут… Так не имеем мы права свою знатность ронять, связываться с кем попало. Честь соблюдай, мать!
П а л а г а. Моя такая честь: что хочу, то и делаю. Сама себе хозяйка. Захочу — последнего нищего приведу — небось прокормлю, не погнусь! Ты вот телка пятиногого пожалела, а к человеку без внимания.
К а т я. Человек? Сметьё позалетошнее!
П а л а г а (вскочила). Молчи! Права большие взяла! Я твоего Петра не хаю, так и ты моего Митрофана не трожь!
Пауза.
К а т я. На что тебе любовь, мама? Твоя жизнь прожитая! А у нас с Петей сынишка будет. Внучка будешь качать.
П а л а г а. Одной рукой внучка покачаю, а другой мужа приласкаю. Рук хватит, дочка! Одну жизнь прожила, другую начну!
К а т я. Тогда прощай. Никогда головы не опускала, а теперь согнусь пониже и, как мышь, поползу, чтоб никто не видел…
П а л а г а. Куда?
К а т я. К Петру, в «Червоную слободку»… (Одевается.) Теперь нам гордиться нечего. (Идет к двери.) За сундуком Петра пришлю.