Я положил руку Кенире на затылок и надавил, заставив наклоняться до тех пор, пока её губы не коснулись губ мамы, а сам принялся совершать новые движения. Иллюзии послушно показывали двух неохотно целующихся женщин, а осознание, что это мать и её дочка, делало ситуацию ещё более пикантной и возбуждающей. Я почувствовал, как где-то в глубинах моей души отступает зависть к собственному сыну, который умудрился провернуть то же самое раньше меня. Конечно, Хартан меня опередил, но я брал не скоростью и количеством, а качеством: насколько бы ни были красивы Сианна и её дочери, до Кениры и Мирены они не дотягивали. Ну а если брать объективные критерии, которые обожал мой изменённый разум, то размером груди с Миреной не могла сравниться ни одна из известных мне женщин.
Не знаю, сколько это продолжалось, я потерял счёт времени. Я чередовал своих партнёрш, менял их позы, заставлял делать любые вещи, что только приходили в мою изобретательную и извращённую голову. Я был с Миреной, с Кенирой и с ними обоими, с дотошностью настоящего учёного изучал их тела, исследовав как тактильно, так и попробовав на вкус. Но после очередной кульминации переполнявшая меня энергия начала резко куда-то уходить, пол покачнулся под ногами, и я бы упал, если бы не Кенира, вовремя подхватившая меня под руку, магией поднявшая один из упавших стульев, и усадившая за стол отдышаться. К счастью, я уничтожил ей только одежду, но не тронул кольцо. Так что она извлекла оттуда два пушистых халата, один из которых отдала маме, чью курточку пижамы настигла судьба штанов.
А затем Мирена сделала нам всем ещё по одной чашке кофе. И когда я его пригубил, то понял, что теперь вкус у напитка совершенно нормальный, разве что более насыщенный и тонкий. Голова кружилась, жар, сжигающий тело медленно отступал, а в мозгу потихоньку прояснялось. Вновь включилась рациональная часть сознания, способная трезво оценить, что именно произошло. Меня охватила настоящая паника.
Я изнасиловал собственную тёщу. Человека, когда-то доверившего мне свою жизнь и судьбу. Я сотворил с ней то же самое, что когда-то сделал Харакад, а потом и его ублюдочный сыночек. Я был ничем не лучше ни короля, ни его сына-садиста, да чего уж там, клянусь богиней, ничем не лучше пойманных нами работорговцев. После короля и принца Мирена стала бояться мужчин, и я доказал, что эта боязнь была не напрасной. Я грязь, гной и подонок, мразь, не заслуживающая права на существование, ведь такую вину искупить невозможно!
Конечно, изнасиловал я и свою жену, этот проступок был не менее тяжёлым. Вот только поток чувств, идущих от Кениры, не нёс никакого негатива, наоборот, она лучилась довольством, словно сытая кошка, лежащая в солнечной луже. Мирена попыталась скрыть свои истинные чувства, тоже продемонстрировав удовлетворение. У неё это неплохо получалось: если бы я не знал о её моральных травмах, о глубоких психологических ранах, которые не смогла исцелить даже сила богини, то решил бы, что вижу перед собой довольную жизнью женщину, у которой произошло что-то очень хорошее. Я не надеялся хоть как-то ликвидировать ущерб, это было невозможно. Но это не значило, что я не должен был попытаться.
— Мирена, прости! — сказал я тихо.
Та посмотрела на меня своими прекрасными чистыми серо-зелёными глазами и ответила, вполне правдоподобно демонстрируя удивление:
— За что?
— Ты знаешь за что, — ещё тише пробормотал я.
— Ну, ты был слишком напористым, — сказала она, нацепив на лицо улыбку. — Честно говоря, ты мне казался мужчиной того типа, который подобной импульсивности не подвержен.
Мирена, похоже, пыталась свести всё к шутке, пощадить моё самолюбие, всячески преуменьшить тяжесть моего проступка. Она до сих пор считала мне обязанной за исцеление, так что делала всё возможное, чтобы я не чувствовал себя настолько плохо.
— Не знаю, что на меня нашло, — сказал я. — Но каковыми бы причины ни были, это не оправдание!
— Ули, — мягко ответила Мирена, — ты только отошёл от сложнейшего ритуала, получил новое юное тело. Причём, твой геном не до конца человеческий. Привыкнуть к новой эндокринной системе ещё не успел, так что всё закономерно. Из старика ты превратился в подростка, а кому как не мне знать, насколько это бьёт по мозгам?
Моя тёща — святая женщина, я просто недостоин находиться с ней в одной комнате. Хотя, возможно, это просто какая-то разновидность стокгольмского синдрома, механизм психологической защиты, включившийся, чтобы не позволить картине мира Мирены разбиться после ужасных действий человека, которому она доверяла.