«Здесь особенно и нечего объяснять. Я просто играю в это. Я слишком ленив, чтобы заниматься этим всерьез».
«А чем заниматься-то?»
Гэндзи, как заправский акробат, уселся в позу лотоса и закрыл глаза.
«И что же вы делаете? Мне кажется, будто ничего».
«Я позволяю уйти», — сказал Гэндзи.
«Позволяете уйти? Чему?»
«Сперва — напряжению тела. Потом — мыслям. А потом — всему остальному».
«И что же в конце? Результат-то какой?»
«Сразу видно, что вы — человек Запада, — сказал Гэндзи. — Вы всегда думаете о результате. В конце — середина. Ты сидишь. Ты позволяешь уйти».
«А когда все ушло, что дальше?»
«Ты позволяешь уйти ощущению, что все ушло».
«Ничего не понимаю».
Гэндзи улыбнулся и выпрямил ноги. «Старый Дзенгэн сказал бы, что это хорошее начало. Из меня пример неважный. Я, в лучшем случае, избавляюсь от напряжения тела, да и то далеко не всегда. Когда преподобный настоятель Токукэн спустится с гор, он все вам объяснит, куда лучше, чем я. Он был лучшим учеником старого Дзенгэна. Хотя на него лучше особенно не рассчитывать. Вдруг он достигнет такой ясности, что уже не сможет говорить?»
«Вы иногда говорите такие глупости… — заметила Эмилия. — Чем больше ясность, тем точнее объяснение, и тем проще слушателю его понять. Для этого Господь и наделил нас даром речи».
«Дзенгэн однажды сказал мне: «Величайшая ясность в глубоком молчании». На самом деле, именно из-за этих слов Токукэн и ушел в горы. Услышал их и на следующий день ушел».
«А когда это случилось?»
«Не то пять, не то шесть лет назад. Может, семь».
Эмилия улыбнулась собственным мыслям. Наверное, она никогда не поймет японцев, даже если проживет в Японии всю оставшуюся жизнь. Девушка подняла голову и увидела, что Гэндзи улыбается ей. А может, понимать вовсе и не обязательно. Возможно, любить — гораздо важнее.
Доброе утро, господин, — произнес с порога Хидё и поклонился. За ним, поклонившись, вошла Ханако, прижимая к груди новорожденного младенца.
Ну как, вы уже придумали ему имя? — поинтересовался Гэндзи.
Да, господин. Мы решили назвать его Ивао.
Хорошее имя, — кивнул Гэндзи. — «Твердый как камень». Возможно, таким он и вырастет — в точности как его отец.
Смущенный похвалой Хидё поклонился.
Его отец, увы, туп как камень. Я надеюсь, что сын окажется умнее.
Можно мне его подержать? — спросила Хэйко.
Пожалуйста, — отозвалась Ханако.
Она двигалась с такой легкостью и изяществом, что отсутствие левой руки вовсе не бросалось в глаза. Наблюдатель скорее сказал бы, что в каждом ее движении чувствуется необыкновенная мягкость. Подумав, Хэйко решила, что Ханако стала теперь еще женственнее. Вслух же она произнесла:
Какой красивый мальчик. Наверняка он разобьет множество сердец, когда придет его время.
О, нет! — возразила Ханако. — Я этого не допущу. Он влюбится лишь однажды, и будет верен в любви. Он не разобьет ни единого сердца.
Хидё, позови нашего летописца, — распорядился Гэндзи. — Похоже, твоему сыну суждено стать неповторимым во всех отношениях.
Вы конечно, можете надо мной смеяться, — сказала Ханако и сама первая рассмеялась, — но, по-моему чистое сердце стоит всех прочих достоинств.
Ты так говоришь, потому что тебе повезло, — заметила Хэйко. — Ты завоевала именно такое сердце.
Я вовсе не таков, — сказал Хидё. — Мои склонности и привычки толкают меня к лени, неискренности и разгульному образу жизни. Если я и веду себя лучше, то лишь потому, что не имею более свободы поступать хуже.
Это нетрудно исправить, — заверил его Гэндзи. — Одно твое слово, и я немедленно расторгну этот исключительно неудобный брак.
Хидё и Ханако тепло переглянулись.
Боюсь, уже поздно, — сказал Хидё. — Я чересчур привык к своей неволе.
Эмилия, раз уж мне не удастся сделать это своевременно, мне хотелось бы поздравить вас с днем рождения прямо сейчас, — обратился к Эмилии Старк.
Спасибо, Мэттью. — Эмилия была искренне удивлена. Надо же — он запомнил… — Большое спасибо. Время летит так быстро — скоро я стану старой девой.
Она сказала это легко и искренне — не набиваясь на комплимент, а так, как говорят о чем-то долгожданном. Чем красивее женщина, тем больше она теряет с каждым годом. Но здесь, в Японии, у нее вовсе нет красоты, а значит, ей не придется жалеть об ее утрате.
Вам еще очень далеко до старой девы, — возразила Хэйко. — Восемнадцать лет — это лишь начало женской зрелости, время первого расцвета.
У нас есть поговорка: «При первом заваривании даже дешевый чай приятен. В восемнадцать лет даже дочь ведьмы хороша собою», — сказал Гэндзи.
Эмилия рассмеялась.
Право, князь Гэндзи, вряд ли эта поговорка меня утешит!
В самом деле, мой господин, неужто это лучший ваш комплимент? — укоризненно произнесла Хэйко.
Э-э… Кажется, сюда эта поговорка и вправду не подходит.
Хэйко взглянула на Эмилию. Судя по тому, как девушка глядела на Гэндзи — в глазах ее плясали смешинки, а на щеках играл румянец, — она не обиделась.
Можно? — спросила Ханако.
Да, конечно, — отозвалась Хэйко, возвращая ей сына.
И куда же вы отправитесь? — поинтересовалась Ханако.
Пока еще не решено, — ответила Хэйко. — Вероятно, для начала в Сан-Франциско. По крайней мере, на первое время — пока в Америке не закончится междуусобная война.
Какое волнующее путешествие! И какое пугающее! Я просто вообразить не могу, как бы это я жила за пределами Японии.
Я тоже не могу этого вообразить, — сказала Хэйко. — К счастью, раз я буду это переживать въяве, мне и не придется ничего воображать.
Какая, однако, честь — князь Гэндзи выбрал вас, чтобы вы были его глазами и ушами за океаном! — сказала Ханако.
Да, — согласилась Хэйко. — Это воистину великая честь.
«Америка? Почему я должна ехать в Америку?»
«Потому что я никому не доверяю так, как тебе».
«Прошу прощения за подобные слова, мой господин, но раз наградой за доверие становится изгнание, лучше бы вы доверяли мне чуть меньше».
«Тебя никто не изгоняет».
«Меня отсылают из родной земли за океан, в варварскую страну, о которой я ничего не знаю. Что же это, если не изгнание?»
«Подготовка к будущему. Мне было видение. В ближайшее время все переменится. Мятеж и беззаконие уничтожат путь, по которому мы шли две тысячи лет. Нам необходимо безопасное убежище. Это и есть твоя задача — отыскать такое убежище».
«Гэндзи, если ты больше не любишь меня, то лучше так и скажи. И не нужно придумывать столь вычурную хитрость».
«Я люблю тебя. И всегда буду любить».
«Твои слова расходятся с твоими деяниями. Никакой мужчина не станет отсылать любимую женщину на другой край света».
«Станет, если он намеревается к ней присоединиться».
«Чтобы ты покинул Японию? Это невозможно. Ты — князь. Ты можешь даже стать сёгуном. Тебе нельзя уезжать».
«Невозможное уже случалось, — сказал Гэндзи, — и не раз. И Окумити, один за другим, предсказывали это невозможное. Да, это кажется невозможным, но можем ли мы усомниться? Ты отправишься в Америку, и в свой час я последую за тобой».
«Когда же настанет этот час?»
«Этого я точно не знаю. Быть может, это мне подскажет следующее видение».
«Я тебе не верю».
«Как ты можешь сомневаться во мне — после всего, что мы пережили вместе? Зачем бы я просил тебя уехать, если бы это не было правдой? Зачем бы поручал Старку сопровождать и охранять тебя? Зачем я отсылал бы с тобой целое состояние? Хэйко, как бы странно все это ни выглядело, но объяснение тут одно — и я уже все тебе рассказал. Это — доказательство моей любви, а не ее отсутствия».
И Хэйко согласилась. А что еще ей оставалось? Она верила, что Гэндзи все еще любит ее. Она видела это по его взглядам, чувствовала по его прикосновениям. И все-таки он лгал ей. Но в чем? И зачем?
Все изменилось после того момента, как он принял приглашение Каваками и поговорил с ним. Что ему сказал Каваками? Гэндзи утверждал, что ничего особенного — просто пригласил к себе, чтобы поиздеваться вволю. Но он говорил неправду. Каваками что-то ему сказал. Что?