Если любовь — твоя слабость, то я и думать боюсь, какова же твоя сила, — тяжело дыша, промолвил Гэндзи.
Хэйко, с трудом сдерживаясь, чтоб не дышать учащенно, отозвалась:
Я думаю, мой господин, что вас ничем не испугать.
Вежливо отведя взгляд, Симода бесшумно опустил полог шатра. Он все-таки не удержался и улыбнулся.
Лишь начав разыскивать Ханако, Хидё до конца осознал объем разрушений — и был поражен. Ему вспомнилось ужасное землетрясение, опустошившее Эдо в годы его детства; тогда вслед за землетрясением вспыхнул пожар, и истребил половину города. Дворец «Тихий журавль» невольно напоминал о том землетрясении: дымящиеся развалины, валяющиеся повсюду изуродованные мертвые тела, витающий в воздухе запах горелой человеческой плоти. Хидё сообразил, что может означать этот запах, и его замутило. Он даже не мог бы сказать, что ему оказалось труднее сдержать, тошноту или слезы.
Среди обломков комнаты, отведенной чужеземцам, он увидел яркий лоскут от женского кимоно, придавленный упавшей балкой. Опустившись на колени, Хидё осторожно подобрал этот лоскут. Кому он принадлежал? Уж не Ханако ли? Хидё казалось, что когда они виделись в последний раз, на Ханако было кимоно из такой ткани, — но точно он сказать не мог. Ну почему, почему он был столь ненаблюдателен? Как он может исполнять обязанности главы телохранителей, если он даже не в состоянии узнать кимоно будущей жены?
Но Хидё изгнал эту мысль, едва лишь она пришла ему на ум. Он не имеет больше права прятаться за подобными сомнениями. Его князь назначил его на эту должность. Сомневаться в своих способностях исполнять эти обязанности означает сомневаться в своем князе. Верность требовала, чтобы Хидё верил в себя, поскольку князь верил в него. И значит, вспоминая о своих многочисленных недостатках, он, Хидё, должен стараться их исправить, чтоб стать тем человеком, которого узрел в нем его князь. Таков его долг. Хидё встал. Он держался прямо и уверенно.
Но он по-прежнему сжимал в руке шелковый лоскут, и по лицу его текли слезы. Какой смысл в высоком положении и почестях, если не с кем это разделить? Кто придаст сладость победе, утешит в поражении, оплачет гибель?
Хидё было шестнадцать лет, когда он впервые встретил Ханако; он как раз только что получил свою первую взрослую катану. А Ханако была девятилетней девочкой-сироткой; ее взяли во дворец князя Киёри по рекомендации старого настоятеля Дзенгэна. Хидё вспомнил их первый разговор и покраснел.
Эй, ты! Принеси мне чаю!
Девочка в выцветшем хлопчатобумажном кимоно вздернула подбородок и дерзко отозвалась:
Сам принеси!
А я говорю, ты принесешь мне чай, девчонка!
Не принесу!
Ты — служанка. А я — самурай. Ты будешь делать, как я велю!
Девочка расхохоталась.
Князь Киёри — самурай, — сказала она. — Господин Сигеру, господин Сэйки, господин Кудо, господин Танака — самураи. А ты — всего-навсего мальчишка с мечом, не знающим крови.
Разозленный Хидё вскочил на ноги и схватился за рукоять катаны.
Я — самурай! Я могу зарубить тебя прямо тут, на месте!
Нет, не можешь.
Что?! — Столь наглый и неожиданный ответ потряс Хидё. — Самурай властен над жизнь и смертью любого крестьянина, и крестьянки вроде тебя — тоже.
А ты — нет.
Это почему еще?
Потому что я — служанка в твоем клане. И ты обязан меня защищать. Если придется — даже ценой жизни.
И заявив это, девочка удалилась, а онемевший, пристыженный Хидё так и остался стоять, разинув рот.
Хидё оглядел развалины дворца. Уж не на этом ли самом месте состоялся тот давний разговор? Хидё потупил взгляд, как и тогда. Ханако была тогда ребенком, и все же она напомнила ему о том, о чем он не имел права забывать. Самурай — защитник, а не заносчивый задира.
Та дерзкая девочка выросла и превратилась в достойную, добродетельную женщину; неудивительно, что все эти годы, пока он пьянствовал и прожигал жизнь впустую, она старалась держаться подальше от него, Хидё.
Какую замечательную жену выбрал для него князь Гэндзи! И вот отныне она для него потеряна…
Хидё! — донесся откуда-то изумленный голос Ханако.
Хидё обернулся.
Ханако стояла в коридоре — то есть, в том, что осталось от коридора, — и держала в руках чайный поднос.
Переполненный внезапно обрушившимся счастьем Хидё бросился было, чтоб обнять ее, но вовремя спохватился. Вместо этого он учтиво поклонился.
Я искренне рад видеть вас целой и невредимой.
Ханако поклонилась в ответ.
Ваша забота о столь незначительной особе — большая честь для меня.
Для меня вы значите очень много, — сказал Хидё.
Хотя трудно было решить, кого эти слова поразили больше, Ханако или самого Хидё, Ханако отреагировала на них более живо. Ошеломленная их прямотой, девушка пошатнулась и едва не уронила поднос. И уронила бы, если б Хидё не ринулся на помощь. Он подхватил поднос, и при этом, сам того не заметив, коснулся руки девушки. И неожиданно Ханако почувствовала, как от этого прикосновения что-то смягчилось в ее душе.
Князь Гэндзи велел, чтоб я вернулся только завтра утром, — сказал Хидё. — После завтрака.
Ханако, поняв, что кроется за этими словами, зарделась.
Наш господин очень великодушен, — сказала она, скромно отведя взгляд.
Хидё так много нужно было сказать, что он не мог больше сдерживаться.
Ханако, по дороге в монастырь Мусиндо у нас произошла схватка с отрядом князя Гэйхо. И после нее князь Гэндзи назначил меня главой своих телохранителей.
Я очень рада за вас, — сказала Ханако. — Я уверена, что вы проявите себя на этом посту с наилучшей стороны. — И она снова поклонилась. — Прошу простить меня. Сейчас я должна прислуживать господину Сигеру и господину Сэйки. Я вернусь к вам, мой господин, сразу же, как только смогу.
И лишь глядя ей вслед — Ханако шла не кратчайшим путем среди развалин, а в точности там, где прежде находились коридоры, как будто ничего и не изменилось, — Хидё понял, что девушка назвала его «мой господин», и что теперь именно так к нему и положено обращаться. Ведь главе телохранителей полагался земельный надел. Правда, князь Гэндзи ничего не сказал по этому поводу, — но наверняка скажет на Новый год, во время официального назначения Хидё на должность.
Хидё вспомнил тепло руки, которой он коснулся несколько мгновений назад. Это было их первое касание. Он осознал, что давно уже полюбил Ханако, хотя и сам этого не понимал. А князь Гэндзи понял. И снова на глаза Хидё навернулись слезы благодарности. Какое же ему — и всем им — выпало счастье: служить господину, наделенному даром предвидения!
Он отправился взглянуть, осталось ли что-нибудь от его комнаты. Он очень надеялся, что хоть одна стена уцелела, и он с невестой обретет ночью хотя бы подобие уединения.
Ханако изо всех сил старалась сосредоточиться на том, куда она ступает. В этих развалинах так легко споткнуться! Не хватало еще оступиться и упасть на глазах у будущего мужа, в преддверии их первой близости, — что может быть унизительнее! Но все ее попытки сосредоточиться пропали впустую. Она вернулась мыслями на двенадцать лет назад и вновь услышала голос князя Киёри.
Ханако.
Мой господин.
Девочка опустилась на колени и прижалась лбом к земле, трепеща от страха. Она была так довольна, что уела этого самоуверенного красивого мальчишку, так горделиво вышагивала, так задирала нос, что не заметила самого князя.
Пойдем со мной.
Светило нежное весеннее солнышко, но девочку била дрожь. Ханако шла, опустив глаза. Она была уверена, что идет навстречу гибели. Иначе зачем бы сам князь снизошел до разговора с ней, сиротой, попавшей в этот чудный дворец лишь благодаря доброте старого Дзенгэна, их деревенского священника…
Может, этот мальчишка — родственник князя, любимый племянник? Неужто она по глупости своей сразу после появления во дворце оскорбила того, кого нельзя было оскорблять? Слезы навернулись на глаза Ханако и потекли по щекам. Подумать только — какой позор она навлечет на Дзенгэна! Он сошел со своего пути, чтоб после смерти родителей помочь Ханако, а она упустила такой волшебный случай! И все из-за своей гордости! А ведь Дзенгэн не раз ей говорил: «Не будь о себе столь высокого мнения, Ханако. Человеческое «я» — не более чем иллюзия». И она каждый раз послушно отвечала: «Да, настоятель Дзенгэн». Но не воспринимала его наставления близко к сердцу. А теперь уже поздно.