И побежал.
Так быстро, как только мог. Торопливо переставлял скованные холодом конечности, падал, вспахивая носом песок, перемешанный с сухими сосновыми иголками, наступал на шишки, подворачивая до хруста в суставах тонкие ноги, царапал ветками грязные руки и лицо. И смертельно боялся обернуться.
Бежал и ненавидел себя за то, что не только не спас Настю, но и погубил Гелю. Если бы не я, она никогда не попала бы в руки беспощадного монстра. Если бы не я, девчонка по-прежнему спала под серым колючим одеялом и встречала меня неизменной доброй улыбкой.
Так почему же я бегу? Почему так страшусь смерти, если заслуживаю ее как никто другой? Я – не сын героя. Я трусливый предатель. Жалкий. Бессильный. Напуганный.
Когда влезал обратно в окно приюта, оставляя грязные мокрые разводы на выкрашенном некогда белой эмалью подоконнике, мечтал только об одном – пусть все это окажется просто сном. Одним большим ночным кошмаром. Пусть Геля окажется в постели. Пусть Настя заберет нас утром к себе домой. Пусть я навсегда забуду обо всем, что видел.
Но нет.
Чуда не произошло.
В жестокой реальности я остался один, совершенно не зная, как поступить. Надо рассказать обо всем, что я видел! Нужно идти в милицию. Нужно найти Гелю! Достать с глубоко мрачного дня Настю. Нужно убить монстра.
Но едва войдя в группу, я рухнул, теряя сознание. Нестерпимый жар окутал помутившийся разум. К вечеру я оказался в больнице с двусторонним воспалением легких. Пять дней прошли, словно в бреду. Еще две недели в невменяемом состоянии под действием лекарств и успокоительных. Также мне были назначены сеансы с психологом из-за частых ночных кошмаров и панических атак от любой малейшей капли крови. Я перестал понимать, что было наяву, а что мне приснилось, ведь директор приюта утверждал, что я не покидал территорию детского дома и всю ночь находился под присмотром медсестры, потому что заболел еще накануне. Пожилой седовласый врач с добродушной улыбкой говорил, что во всем виновата лихорадка, и что мой мозг путает сны с явью. И что лицо его мне кажется знакомым, потому что недавно все воспитанники детского дома проходили медкомиссию, а не потому что я видел его в страшном подвале. Он выслушивал раз за разом мой неубедительный спутанный рассказ и убеждал в его нереальности, щедро угощая гематогеном.
И я поверил.
Забыл.
Отпустил.
Пока однажды на пороге приюта не увидел Вениамина. Что-то щелкнуло в моей голове. Желание убедиться в своей правоте превысило инстинкты самосохранения. Смело шагнув навстречу мужчине, я отчаянно попросился к нему жить.
Каково же было мое удивление, когда я не увидел ни лодочной станции, ни страшного подвала, лишь безмятежные воды покачивали пару лодок с облупившейся по боками выгоревшей на солнце синей краской. Я искал доказательства того, что все эти постройки существовали на самом деле, а не только в моем воображении, и не находил. Вскоре в доме появилась Семеновна. А потом были возобновлены сеансы у психолога.
Так я обо всем и забыл.
Смирился.
Закрыл в глубине сознания на тяжелый замок, запрещая воскрешать кровавые воспоминания.
Все, что осталось со мной после событий того страшного лета - моя гемофобия…»
Глава 54.
Звонкий хлопок вернул меня в реальность.
Выстрел. Из короткоствольного.
Я сел, чувствуя подкатывающую тошноту и давящую тупую боль в затылке. Рукой нащупал приличную шишку.
Словно в подтверждение моих мыслей, послышались странные звуки. Кто-то кубарем рухнул в подвал, явно минуя крутые ступени каменной лестницы. Ледяная волна окатила позвоночник. Словно шестым чувством я ощутил приближение Вениамина, ведь четкие размеренные шаги, гулким эхом отражаемые о вибрирующие бетонные стены подвала, принадлежали именно ему.
Эффект дежавю породил трусливое желание спрятаться, зарыться в темный шкаф. Нырнуть в ржавую бочку и тупо по-детски зажмуриться. Задавил его на корню. Хватит, проходили, ничего хорошего из игр в прятки так и не получилось.