Выталкиваю на пирс, вываливаюсь вслед за ней.
Мы лежим на скрипучих дощечках, тяжело дышим. Ева смотрит на вершины сосен, покачивающихся на фоне голубого безоблачного неба. Подбородок ее дрожит, губы плотно сомкнуты, она часто судорожно сглатывает, руки прикрывают живот, а ноги по колено все еще свисают с пирса. Все тело ее покрыто мурашками, сквозь промокшую тонкую ткань проступают затвердевшие от ледяной воды соски. Она вся словно замерла…
А меня придавила бетонная стена из вины и раскаяния.
- Ева, прости, ради бога! – говорю ей, слыша, как срывается собственный голос, - Я не знал… я не хотел… прости…
Девчонка продолжает смотреть прямо перед собой в небо и молча утвердительно кивает.
ТВОЮ МАТЬ!
Как же бесит ее молчание!
- Ева ты как? ОТВЕТЬ МНЕ! – требую я.
Птичка, наконец, отрывается от созерцания вечного и поворачивает голову ко мне, а потом резко приставляет к моему лицу ладошки сжатые в кулачки с оттопыренными вверх большими пальцами.
Классно у нее все!
ОХРЕНЕТЬ!
Зверею.
- Ты можешь мне нормально ответить?! – уровень адреналина в моем теле не позволяет сдерживать эмоции, ору на нее, - Открыть свой рот и ответить?!
«Нет» - кивает она и, закатив устало глаза, отворачивается.
НЕТ!
Ева пытается подняться, но я хватаю ее за запястье. Сам не знаю, почему мне так важно услышать ее голос, важно, чтобы заговорила со мной, ответила, наорала, в конце концов! Это кажется жизненно необходимым, принципиально существенным. Как будто мне надо непременно убедиться, что у нее на месте все зубы и нигде за щекой не припрятан отцовский член.
Я похож на долбаного психа, но остановить сам себя не могу.
Обхватываю ладонью ее щеки и надавливаю пальцами с двух сторон. Ей больно, вижу, но она лишь плотнее сжимает губы и пытается убрать мою руку.
Наглая упертая девчонка!
Но мы в разных силовых категориях. Наконец, Ева ойкает и открывает рот.
Дальнейшие события плохо осели в памяти, потому что превратились в мой личный кошмар. Изо рта Евы прямо на губы, подбородок, мою руку и ее платье тонкими быстрыми ручейками хлынула кровь.
Металлический запах мгновенно атаковал рецепторы, к горлу подкатила удушающая тошнота, в глазах стремительно потемнело. Весь я будто погрузился в темный туннель, со светлого конца которого отдаленными приглушенными звуками доносился тонкий уставший девичий голос.
- Ну что ж ты за дурачок такой…
В себя я пришел лежа на диване в гостиной. Надо мной склонился Анатолий Ефимыч – папин друг и по совместительству главврач местного отделения городской поликлиники. Его сухие морщинистые руки натирали холодной ваткой мои виски, а в нос бил резкий отрезвляющий запах нашатыря.
Позади него из стороны в сторону широкими шагами мерил комнату отец. Лицо его было крайне взволнованным и слегка сероватым.
Вокруг хлопотала Семеновна, капая в стакан с водой вонючие сердечные капли.
Евы нигде не видно.
- Ну, что, боец?! Жив? – бравировал Анатолий Ефимыч. Этого мужика я знал с детства, также как и он меня и все мои страхи.
- Где Ева? Что с ней?
Отец поморщился, услышав сокращенный вариант имени своей молодой невесты, но сейчас мне было плевать на условности.
- Госпожа Арент отдыхает, - ответил врач, - Женева рассказала, как ты спас ее, Егор, когда она случайно упала в озеро и неудачно ударилась о пирс. Зубами порезала изнутри нижнюю губу, отсюда и кровь…
Случайно упала…
Ударилась о пирс…
ПОЛНЫЙ БРЕД.
- Просила передать тебе благодарность за спасение, Егор, - спокойно сказал отец, сурово глядя в мои глаза. Будто он тоже осознавал всю нелепость сочиненного Евой и произнесенного Анатолием Ефимычем оправдания, - Женева испугалась, она не умеет плавать. Так что нам всем очень повезло, что ты вовремя подоспел. Спасибо, сын.
- Спасибо, Господу! – перекрестилась Семеновна.
Я сел на диване, все еще ощущая последствия обморока, но их с лихвой перекрывало гнетущее чувство стыда. За свой необоснованный страх. За неспособность контролировать эмоции. За немужскую уязвимость.
И пугающую беспомощность.
Как тогда, в детстве, когда я впервые отключился, сдавая кровь из пальца.
Врач удерживал мое запястье, отсчитывая пульс. Затем посвятил фонариком в оба моих глаза и, удовлетворенно кивнув, сунул руку в карман белоснежного халата и, как в детстве, вытащил оттуда гематоген.
- Спасибо, Анатолий Ефимович, - взял из его рук гостинец, сразу развернул и откусил.
Возможно, это просто эффект самовнушения, закрепившийся с годами, но гематоген приводил меня в чувства.