И короткий разговор с дочерью той ночью, засел в сердце осколком отравленной стрелы. Такое забыть он точно никогда уже не сможет…
***
За окном уже светало, а Граю всё никак не хотела возвращаться в кровать. Всхлипывать почти перестала, но за Эла цеплялась, словно он был живым щитом от всех ночных кошмаров.
Ворон качал её тихонько, слушал, как сопит, уткнувшись в него носом.
Она подняла лицо, в тусклом сумраке утра заглянула в глаза, внимательно, совсем не по-детски.
И Эла вдруг накрыло такой леденящей душу тоской, когда понял – всё её беспечное детство осталось на том остывшем сальварском пепелище, что стало могилой её матери. Ведь им даже похоронить было нечего…
– Эливерт… А я тебе больше не нужна? Ты меня там оставить хочешь? В твоём Лэрианоре… Насовсем?
Сердце вздрогнуло и замерло.
Он прижал Граю ещё крепче, шепнул в курчавую макушку:
– Птенец мой глупенький… Ты – жизнь моя. Ты – всё, что есть у меня. Я никогда, слышишь, никогда тебя не оставлю! Я никому никогда тебя не отдам!
Продолжить было сложно, да только и молчать или лгать он не мог.
– Но… ты права… На время нам надо будет расстаться. Я хочу тебя оставить с теми, кому доверяю. Поэтому мы ищем миледи Дэини. Она сейчас должна гостить в Лэрианоре. Я хотел её попросить присмотреть за тобой, пока меня не будет…
– Я не хочу к миледи Дэини, – угрюмо насупилась Воробышек.
Эл склонил голову, заглянул в серые глаза.
– Отчего же? Мне казалось, она тебе нравится. Вы подружились вроде… Да и… с милордом Кайлом тоже.
– Она хорошая, – согласилась дочь. – Но я не хочу к ней. Я хочу с тобой. Всегда с тобой!
Эл вздохнул, начал объяснять терпеливо:
– Воробышек мой, да пойми же, я не могу тебя с собой взять! Хоть мне сейчас тебя даже на миг из рук выпускать не хочется.
– Так я с тобой поеду, и всё! – невозмутимо решила эта пигалица.
– Если с тобой случится ещё что-нибудь, у меня сердце разорвётся. Понимаешь? – он видел её глаза и читал все страхи. – Не переживу я этого. А ведь ты этого не хочешь?
Граю замотала головой.
– Не хочу! Я тебя сильно-сильно люблю!
Она снова потянулась к нему, Ворон прижал дочку к сердцу.
– И я тебя люблю…
Нежная, разделённая на двоих тишина не продлилась долго.
– Пап, а ты поедешь их искать? Тех, кто маму убил, да?
На мгновение Эл замер, но потом решил ответить честно.
– Да, цыплёнок.
Она прижалась ещё теснее, хотя казалось – куда ближе. А Эливерт склонился и еще раз поцеловал макушку.
– Ты только обязательно их найди, папка! – Граю вздохнула и добавила: – И убей!
***
Когда показалось на горизонте изумрудное бархатное море Лэрианора, Эливерт выдохнул невольно – и в груди словно что-то щёлкнуло, распрямилось, отпустило.
Нет, никуда не делась чёрная смесь из тоски, горя и скорби, но стало как будто легче дышать.
Дом есть дом! А ведь этот лес был ему домом многие годы, он пустил корни в самое сердце Ворона.
Стоило ступить в его прохладную тень, вдохнуть знакомые запахи, и сразу понял – не зря он сюда приехал, не зря.
А ещё зазвенело в душе весенней капелью предчувствие близкой встречи. Сердце забилось как живое. Неужели не всё ещё внутри выгорело дотла, неужели он ещё способен чувствовать что-то, кроме боли и злости?
Ещё на окраине леса, на одной из троп, его встретила Фрейя.
Вряд ли это было случайностью. Наверняка доложили. И так она решила проявить уважение – нынешняя атаманша встречает атамана бывшего… Определённо, что-то в этом было.
Добрая встреча, дружеские объятия, шутливые колкости… Как же он был благодарен этой грубоватой нескладной женщине за такое приветствие, без расспросов и соболезнований.
Фрейя шла рядом, ворковала ласково с Граю и не лезла особо в душу. Хотя и знала уже обо всём.
Лишь сказала негромко, в свойственной ей манере:
– Про беду твою мне уже доложили, брат. Печальные вести завсегда живо долетают. Держись, атаман! Жалеть не стану. В жопу все эти соболезнования! Знаешь, девять лет уже прошло, как Янса моего нет… А по сей день перед глазами та проклятая виселица стоит, на которой его вздёрнули. Ни хрена время не лечит… И не верь тем, кто так скажет! Кто это мелет, тот сам никого не хоронил. Коли я б тогда Бретту под сердцем не носила, руки бы наложила на себя… А так вот видишь – живу… И ты жить будешь. Ради них всё, – она оглянулась на восседавшую на лошади Граю, – хоть волком вой, а живи! Кроме нас-то, кому они нужны, горемычные…