Через некоторое время, он подбежал к парковым воротам и стоявшие там в торжественном карауле воины, почтительно склонили пред ним головы. Один из них говорил:
— Молодой Альфонсо, сегодня прекрасный день — благодатно и солнечно — однако, все же не пристало вам бегать в одной больничной рубахе да брюках, на босу ногу…
Юноша резко обернулся назад — в дальнем окончании аллеи увидел несколько быстро идущих человек — решил, что это за ним; и, ожидая, что воины набросятся на него, проскочил через ворота…
Замелькали улицы, площади, лица — все спокойное, благодатное, ничего для Альфонсо не значащее. Потом он долго бежал по полям, все ожидая, что сзади раздастся стук копыт, а следом за ним окрик — от напряжения у него даже в висках ломило. Он и не замечал, что огибая склоны Менельтарма, бежит на восток…
Когда великая гора остался у Альфонсо за спиною, начался дождь. В громко хлынувших прохладных струях, ярко блистало солнце, и, казалось, весь мир завесился трепетными, живыми вуалями. И Альфонсо чувствовал, что он чужд всему этому — он несчастный, с раскалывающейся от напряжения головою; и эти ясные, полупрозрачные покровы, пение мириад живых капелек: «Остановись, остановись — послушай, нас…»
— Нет, нет — не хочу я вас слушать! — кричал Альфонсо и, со сжатыми кулаками, бежал дальше.
Проходили, наполненные пеньем дождя минуты; и, вместе с пеньем их, выходило из сердца юноши, прежнее напряжение.
— Нет, нет… — повторял он, негромким голосом, чувствуя, как капли стекают по губам его, и попадают в рот. — Вы все сговорились — даже дождь хочет остановить меня! Но… вам не вырвать огонь из меня!
Наконец он остановился и прошептал:
— Дождь… он хочет усыпить меня…
Говорил он без злобы. На самом деле он и спать не хотел: голова полнилась неясными образами, и не было прежнего, до боли, до испарины напряжения.
Вскоре, волею рока Альфонсо вышел на выложенную гранитными плитами дорогу, которая повела его на восток. Он шел и приговаривал:
— Пожалуй, даже и хорошо, что этот дождь начался — следы смоет…
Был уже час закатный, когда дождь прекратился. Все это время, он не останавливаясь, шел на восток, и ни разу никого, кроме пары оленей, не встретил.
Небо перед ним стало бархатно голубым, там уже загорелась первая звезда: словно открылась око, и прекрасное, и безразличное, холодное. За первой звездой, проступила и вторая, и третья, а потом уж стали появляться без счету. А с севера, в безысходной своей вековой тоске смотрела на идущего Луна; и живое ее серебро, словно некий подвластный ей народец, задвигалось в капельках, в травах…
Топот копыт! Он стремительно нарастает, вот уже совсем рядом, сейчас налетит!
Альфонсо аж передернулся — хотел уж выхватить клинок, но клинка то не было. Вот он конь — цвета серебристого, с густою; вольно развивающейся на ветру гривой — вылетел он из леса, над которым все с такой же тоскою, глядела на него Луна. А конь в одним прыжком перелетел через дорогу, шагах в десяти перед юношей, и тот остановился, следя за его бегом.
Оказывается, по правую сторону, плавным скатом спускалось поле: шагах в ста оно выпрямлялось. И конь был виден серебристою слезою, быстро катящейся по щеке этого поля, готовую сорваться к звездам. Все меньше становилась эта капелька, вот уж в точку обратилась…
И опять кто-то бежит! Из леса выскочил большой темный пес; несколько раз глуховато, негромко пролаял, и устремился вслед за конем.
— Выходит, они где-то поблизости живут. А конь то — хороший. Ах — а что ж я о коне то не подумал! Ведь, мог бы за день, до восточного побережья доскакать; ну, видно, конь этот чей-то — вот он то мне его и продаст…
Шел он уверенно, так как еще с дороги увидел свою цель. Она была подобна яркой звезде прильнувшей к земле, сияющей теперь спокойно между древесных крон, которые темнели с другой стороны поля.
Взгляд его все перебрасывался на кровавую косу-комету, которая падала острием своим прямо на этот огонек.
— Говорят — это знак Валаров, предупреждающий о беде. Но зло, ведь, в Среднеземье, что ж коса над этим домом висит?
Вскоре он вышел на маленькую, ухоженную дорожку, и перед ним открылся маленький садик, от которого веяло всякими аппетитными запахами; вот заблеяли козы, издала удивленное «М-му?» корова, а навстречу уже бежал с прежним глуховатым и негромким лаем темный пес.
Он остановился пред ним, с таким видом, будто говорил: «Кем бы ты не был — хоть самим императором — не пройдешь, пока мои хозяева тебе не позволят».