Таким образом, поднялся он до той выемки в которой лежал младенец, она находилась в шестом или седьмом ряду от пола. Младенец лежал у самого края, а, когда появился Барахир — стал свешиваться навстречу смеху своих братиков.
Юноша чувствовал, что наверху воздух отравленный — в глазах его появлялись темные круги, а голова то все клонилась и клонилась. Он склонился над малышом, осторожно прижал одной рукою к груди, и говорил:
— Ну, вот, маленький. Сейчас мы как-нибудь спустимся. Уж ты не бойся, я то тебя удержу.
И, когда он перевесил одну ногу вниз — начался кошмар. Вновь по стенам пробежала рябь, но на этот раз не мгновенная. Барахир судорожно сжался рукою в край… не гранита, но черной, прогнившей насквозь доски, которая проминалась под его пальцами. Не было больше желтого света: в жуткой, бесцветной дымке едва угадывались уходящие куда-то ряды гнилых досок, и в этих досках были выемки, и в каждой из них лежал истлевший человеческий остов. От многих остались одни только черепа, и их то черные провалы-глазницы, было хорошо видно. Они прямо-таки зияли, буравили своей тьмою.
Видно, Барахир прижал младенца чуть сильнее, раздался хруст — юноша взглянул, и мучительный вопль вырвался из него. В руках его был скелет младенца, тоже истлевший, просохший, от одного этого не сильного сжатия переломившийся, выпустивший облачко костной пыли. Рот неимоверно широко раскрылся в вековечном вопле, и была там тьма. Та самая, вопящая ужасом, тянущаяся тьма! И тут затрещала стала лопаться шейная кость, раздался шипящий, низкий вой.
Когда рот стал раскрываться, а череп трещать — рука Барахира разжалась и скелет полетел вниз, во мрак. В то же мгновенье, вновь по стенам пробежала рябь, и вновь они стали выглядеть так, будто были сделаны из черного гранита, вновь засияла желтоватая дымка. А с низу раздался вопль — вопили два младенца оставленные Барахиром в нижней выемке.
Он метнул взгляд вниз, и увидел последнее мгновение падения выпущенного им младенца. Он смотрел вверх, прямо на Барахира, и в ясных глазках его можно было прочесть удивление — как этот дядя разом стал таким маленьким. А на губах его еще жила та милая детская улыбка, которой он так засиял, когда Барахир взял его на руки. Все это было видно лишь краткое мгновенье, после же чего, он столкнулся с полом, и… стало много крови.
Барахир вцепился пальцами в глаза, до боли сжимая их, едва ли не выдавливая — только бы не видеть, только бы не видеть этого! Его тело перевешивалось назад, но, ужас был так велик, что он и рук от лица не убрал, шипя страшным голосом: «Нет, нет, нет — не было же ничего такого! Не было!»
Потом, когда уже началось падение, руки все-таки отдернулись от лица; и он уж не разумом, но одним инстинктом самосохранения, ловко, по кошачьи перевернулся, и на лету ухватился за один из выступов на противоположной стене. Вновь чернота, вновь скелеты в деревянных выемках! Гнилая доска не выдержала, с треском переломилась, но, все-таки, замедлила его падение: в результате он повалился на пол, и не расшибся, только больно ударился спиною.
Под ним что-то затрещало, и он вскочил, дико вытаращив глаза, уже зная, что увидит. И действительно, под ним на полу лежал раздавленный в порошок скелет; череп остался, но без челюсти….
Он отшатнулся, но все же взглянул в ту выемку, где оставил других двух братиков. Как и следовало ожидать — там лежали два остова, однако руки их так переплелись, что проходили через ребра, через всю грудь друг у друга.
Барахир хотел отвернуться, броситься бежать, однако, какое-то болезненное любопытство удерживало его, и он все разглядывал: на скелетах кое-где остались истлевшие куски одежды. Черепа плотно опоясывали короны. Были, с несколькими устремленными вверх клыками; из глубин их исходило темно-матовое сияние, однако — свет этот не разливался в воздухе, но оставался на поверхности корон. Никаких украшений на коронах не было, но зато из глубин их проступали некие письмена, и, чем дольше Барахир вглядывался тем сильнее они наполнялись огненно-кровавым светом.
— Наважденье. Наважденье! — пробормотал он сорванным, дрожащим, но уже вполне понятным голосом.
Отшатнулся, побежал по коридору, бормоча при этом: «Конечно же, ничего не было!.. Не было!»