— Тут-то они тебя, милая, сразу найдут. — молвила крестьянка.
А Кэния улыбнулась, им и своим ясным голосом, спокойно молвила:
— Спасибо вам за то, что вырастили меня; а теперь — настала пора прощаться.
Только сказала так Кэния, и стала расти — стала черным двухголовым чудищем, и поглотила своих приемных родителей.
Вот иная картина: деревенские ребятки прогуливаются по лесу, и, вдруг, видят — стоит возле малинового куста Кэния и зовет их:
— Идите, идите сюда — вы только посмотрите, какие ягоды созрели — не меньше ваших кулачков…
Дети веселую гурьбой бросились к ней; и тут же были поглощены черным чудищем, которое на этот раз было многоглавым.
А вот Альфонсо видит сам себя — они возвращаются из леса — только ни черного облака, ни ворона не появилось, и они благополучно вошли в дом. Кэния готовила завтрак, а Альфонсо сидел за столом, и наблюдал за нею влюбленными глазами, и шептал беспрерывно какие-то стихи. Вот девушка поставила пред ним румяные блины, от которых исходил бело-облачный дымок; заговорила:
— А теперь, любимый мой, я скажу тебе кое-что. — и тут она превратилось в то самое отвратительное чудище, с вытягивающейся пастью, которое поглотило приемных родителей.
Альфонсо отдернулся от стола, повалился на пол, смертная бледность разлилась по лицу его. А чудище, булькающим голосом спрашивало:
— Так ты и правда меня любишь?
— Я люблю Кэнию! Где Кэния?! Что ты сделало с Кэнией?!
— А я и есть Кэния! То, что ты полюбил — то лишь приманка — я могу принимать любые обличии. Красивые волосы, ясные глаза, чарующий голос, теплое облако, которое вьется вокруг меня в воздухе — как же всех вас легко завлечь, какие же все вы наивные!.. Это всего лишь разные формы плоти!
Тут пасть вытянулась, и поглотила несчастного влюбленного…
Все это пронеслось перед Альфонсо столь отчетливо, что он и поверил в это.
— Это правда? Неужто — это правда? — в ужасе спрашивал он.
— Правда…
Тут взмахнул ворон крыльями, взмыл в небо, да оттуда крикнул:
— На некоторое время, я покину тебя, но вернусь, чтобы вести к великой цели.
Альфонсо остался один, в окружении мертвых трав; постоял некоторое время, а потом так страшно ему на этом месте стало, что со всех сил бросился он бежать в сторону Менельтармы.
Он боялся приближаться к дороге — бежал по полю, а потом — по лесу. В лесу, возле оврага, увидел Сереба — конь Кании стоял, опустив голову, над совершенно круглой, синей лужей, и, казалось, что — это его слезы по погибшей хозяйке. Он повернул голову к Альфонсу, и в его, больших умных глазах действительно можно было видеть слезы.
Такое было состояние у юноши, что он вскрикнул; отбежал в сторону, но, видя, что конь его не преследует, зашептал:
— Так ты с ней за одно был? Говори, говори немедля — ты тоже чудище?..
Конь смотрел на него печальным взором, и было это, и совсем не схоже с тем, во что заставил Альфонсо поверить ворон, что юноша шагнул навстречу Серебреню, и пробормотал:
— Уж и не знаю, во что же тут теперь верить. Будешь ли ты служить мне?
Конь сделал шаг к нему навстречу…
В этот жаркий августовский день все окна во дворце Нуменорских королей были распахнуты настежь; и весь дворец безмолвствовал, так как большинство его обитателей совершали в это время прогулку по обширному парку. Но в одном из покоев, на первом этаже слышалось женское пение, столь прекрасное, что многие из парковых птиц слетались на подоконник; и, рассевшись там, любовались этими звуками:
Пела эти строки мать Альфонсо. И, хотя тревожной и печальной была эта песнь — звучала она из ее уст, так нежно, как колыбельная, и три маленьких братика действительно под эту песнь заснули…
Песню эту слышали не только птицы, не только засыпающие младенцы, но и тот, кому эта песня предназначалась — Альфонсо. Он доскакал до Альфонаса на Серебе не более, чем за один час, и теперь, оставив коня в ближайших кустах, пробрался под окно; вжался там в стену, и ждал…
Разные мысли проносились в голове юноши, и, окажись в это время рядом отец его, так, пожалуй, смог бы образумить, но в это время адмирал Рэрос, как ни гнал своего коня, проделал лишь половину расстояния от восточного побережья. Но все же он терзался, все же незримая, но тяжелая борьба происходила в нем. Он чувствовал, что еще немного и он сойдет с ума — он не знал, жалеть ли по прекрасной деве; или же радоваться, что ворон избавил его от ужасной гибели…