Образы эти были столь яркими, что их никак нельзя было отличить от настоящей жизни — они появились в голове Альфонсо, как память о недавно произошедших событиях. И Альфонсо был поражен — оказывается, тот единственный человек, который бросил его, который казался единственным, кому можно было довериться — делал все это для своих корыстных целей!
Но как же чудовищно узнать о том, что лучший друг, вовсе и не друг, а подлец! Казалось, на истерзанную душу Альфонсо бросили пуд соли — и он выл волком; а Тьеро, хоть и не мог слышать этого воя, все же почувствовал, что-то — лицо его во сне помрачнело, и раздался шепот: «Друг мой, ты только помни, как бы больно не было — мы, все равно, должны идти прямо по нашей дороге. И я с тобой — помни, я тебе верен, я тебя никогда не оставлю».
И Альфонсо верил своему другу больше чем ворону, сколь бы не были явственны исходящие из того образы; и он смог сказать твердым голосом:
— Нет — я не верю всем этим бредовым образам, которые ты ткешь. Сначала, ты заставил меня поверить, что Кэния какое-то чудище, пожирающее людей. Бред! Я же душою чувствовал, какая она внутри красивая, и тот свет душевный, который исходил от нее — был любовью, а то чувство не может обманывать! Теперь ты хочешь, чтобы я поверил, что мой лучший друг, которого я знаю, как самого себя — подлец. Самое отвратительное, что на какое то мгновенье я поверил…
— Помни — я твой друг, и все это говорю любя, чтобы образумить. Сейчас ты увидишь мою мощь, и поймешь, что у того, кто владеет такой мощью великая мудрость, и ты доверишься этой мудрости, юнец. Что значат все эти громкие, торжественные крики? Что ты знаешь о вечном?..
Наступила тишина — нет, даже тишиной нельзя это было назвать — это было что-то, что Никогда не знала никакого звука. Это было ни тьма, и ни свет — в этом не было вообще никакого цвета; так же, в этом не было ни зла, ни добра, ни какой либо мысли, ни образа прекрасного, или уродливого — и это Ничто простиралась бесконечно далеко.
Можно ли описать ужас человека, который оказался в бесконечном Ничто. Представьте, если мы видим звездное небо, то знаем, что, на бесконечных просторах там есть жизнь — но если нас окружит Ничто и мы будем знать, что протягивается оно дальше самых дальних из тех звезд. И почувствовать, что в этом бездеятельном Ничто ты один, и нет такого образа за которой можно зацепиться, и некому ничего сказать, и мысль свою нельзя увековечить. Понять, что в этом ты останешься навсегда.
Что останется с тобою? Воспоминания о прожитой жизни? Сколько же можно вспоминать одно и тоже? Год, два, может — столетие, а потом? — миллион лет, миллиард? Вспоминать одно и тоже, ведь новых образов не будет, новых воспоминаний тоже — ведь, окружающее неизменно, и через миллиард лет, оно будет таким же, каким увидел ты его в первое мгновенье. И, даже вопль твой, не вырвется — без следа будет поглощен Ничто.
Весь этот ужас открылся пред Альфонсо, и он понял, что в этой Преисподней, в этом болоте душа обречена на смерть — не важна сила этой души — одна через день от страха рассыплется, другая — будет мучаться столетье; а может какой-то великан выдержит миллион лет, а, вдруг миллиард? А сто миллиардов? А миллиард миллиардов? Что есть пред этим вечным Ничто даже самая крепкая, целеустремленная душа? Что есть жизнь человека, даже жизнь всего Среднеземья пред этим, не знающим пламень творенья, не знающим время? Что, как не безмерно малая — даже не песчинка, а что-то совершенно невообразимо малое. И не равны ли пред этим величайшие из эльфийских королей, и последний из орков… Это Ничто растворяло в себе души, и ему было безразлично, как долго продолжалась борьба — и миллиард веков был для этого одним мгновеньем.
И где-то в голове Альфонсо негромко, как бы боясь нарушить что-то, заговорил ворон: «А вот это ждет тебя в окончании твоего падения. Сюда попадают многие люди, загубившие свой пламень, но не думай найти их — они бесконечно далеко отсюда, и бесконечно давно были растворены. Посмотри же, как ничтожно мало требуется от тебя — убить какого-то предателя — что он перед этой вечностью? Что он пред вечностью которой ты будешь владеть, если послушаешься меня?.. Слушай, слушай — ты захватишь пламень Иллуватора, ты поглотишь его в свою душу — и ты наполнишь образами и эту бесконечность. Подумай, как это велико, и как ничтожно мало то, что я от тебя требую: бесконечность и… надавить ножом ему на шею. Если бы ты меня послушался сразу, все давно было бы уже закончено. Итак?»
— Нет, нет, нет! — беззвучно вопил страдалец. — Пусть не будет звезд, пусть я здесь растворюсь, но никогда я не стану убивать своего друга!