— Не лги. Ты слишком любишь жизнь, чтобы дать смерти забрать твой пламень. Мы опаздываем! Беги!
Повинуясь ворону, вскинул он голову, оглядел эти бордовые поля, да и бросился что было сил бежать за этим черным, машущим крыльями, пятном.
Через несколько минут, он выбежал к дремлющему среди трав озеру — на берегу его стоял, склонив к воде голову Сереб, а на спине его спали накормленные младенцы.
При появлении ворона, конь вскинул голову, захрапел, попятились, а младенцы проснулись и зарыдали. Ворон закаркал: «- Скорее! На восток!» — затем, взмыл в небо, где стал едва ли различимой черной крапинкой.
Альфонсо подбежал к Серебу, схватил его за поводья, и тут рука его задрожала, а сам он побледнел — стремительно нарастал конский топот; и вот, как близкий гром — голос его отца:
— Я слышу! Да — это мои дети!..
Затем, до предела настороженные уши юноши уловили звук вытаскиваемого из ножен клинка. Он попытался забраться в седло, да тут понял, что от ужаса попросту не может.
Так сильно было отвращение к подобному, скотскому, наполненному ужасом существованию, что он бросился было к озеру — утопиться, забыть все эти терзания, да не смог — слишком велика была жажда жизни.
Схватившись дрожащую рукою за поводья, стоял он возле Сереба и страшен был его лик. Все ближе топот — вот вылетел высокий, широкоплечий всадник. В мгновенье, соскочил со своего коня, сверкнул, рассекая воздух двуручный клинок.
В нескольких шагах от Альфонсо стоял его отец, и с ужасом не меньшим чем сын, смотрел на него.
— Ты… Ты… — адмирал хотел что-то сказать, да, несмотря на всю свою выдержку, не смог — разрыдался.
Загрохотал гром. Издалека пришел этот грохот, но что это был за грохот! Казалось, что где-то там, у самой грани земли, беспрерывная стена молний вдавилась вниз — рокот долго не хотел умолкать — перекатывался по бардовому небосклону…
— Батюшка, батюшка. — шептал, роняя слезы Альфонсо. — Я уж не знаю, где сон, где явь — все смешалось, кругом кошмары — не знаю, чему верить… Так хочу вернуться к прежней жизни! Как вспомнишь — парки эти солнечные, звездные ночи, покой, который и не представишь теперь. Спаси ты меня, батюшка, вырви из этого, или — убей. Мне все одно. Лучше даже — убей… Нет — не надо убивать. Отвези меня обратно в Арменелос — взойду я там на Менельтарму, излечусь.
Рэрос смахнул слезы, постоял некоторое время, потом — убрал меч свой в ножны и сделал несколько шагов к Альфонсо; зашептал:
— Я же ненавидел тебя, проклял, я же почитал тебя, как мертвого. А, как увидел то — и впрямь, будто злой дух в тебя вселился. Ну, а как заговорил то ты — так понял я — несмотря ни на что жив мой сын, и будет ему и излечение и покаяние. Будет тебе и прощение мое, ибо увидел я твою муку… Взбирайся же на коня, и — в Арменелос…
Альфонсо сделал к своему отцу шаг — еще мгновенье и бросился бы к нему, но тут с неба, беззвучная, бросилась на них черная тень.
Никто, не успел опомниться — только младенцы в одно мгновенье закричали сильнее. А черное пятно уже переметнулось на лоб Рэроса — черные отростки протянулись к его пылающим, наполненным слезами и прощеньем глазам…
Какое-то краткое мгновенье, но вот тень взметнулась обратно к небу, а адмирал заслонил лицо ладонями, пошатнулся, но все-таки устоял — привалился спиною к своему коню, и стоял так, заслонив лицо руками, и издавая болезненный стон.
— Батюшка, что с вами?! — выкрикнул Альфонсо, бросился к нему, да тут, на полпути и остановился — увидел, как из под ладоней потянулись, закапали к траве две густые струйки крови.
Юноша все понял — да тут и зажал свои глаза — только бы не видеть это! Но он видел — все одно видел эти две кровяные струйки. И голос отца слышал:
— Черно, как же черно! Ничего нет… как же болят глаза!.. Неужто… Что это было?! Альфонсо, Альфонсо, взгляни на меня! Где ты, сын мой!..
А юноша пятился с зажатыми глазами и шептал иступлено:
— Я не делал этого! Нет! Не делал!.. Да что ж это такое?! Да сколько же можно боли?! Не осталось ничего святого! Все погибли… я погиб…
И тут он почувствовал, как на плечо ему уселся ворон, вцепился в него когтями, и ударив клювом в тебя, закаркал на самое ухо:
— Хватит же скулить! Ты сам виноват! Он бы, все равно, не отпустил тебя! Я сделал лучшее, что мог — он остался жив, и не будет преследовать тебя! Теперь — на Сереба и — вперед!
Альфонсо бросился бежать среди бордовых трав.
Едва ли он видел что-нибудь кроме беспорядочного мелькания оттенков крови со всех сторон. Он и падал в это марево кровяное не раз, но, каждый раз вскакивал, и продолжал бежать, не смея даже оглянуться — он жаждал бежать до тех пор, пока бы не разорвалось у него сердце.