А потом вошел правитель Хаэрон, и был он так велик и спокоен; такой рассудительность и строгостью сияло его лицо, что Маэглин, горестно стеная, повалился на пол, решив, что никакого прощения ему не будет. Он вообразил что его посадят в темницу и продержат там долгие годы, что он в мгновенье переменил свое решение — теперь он решил вывести все в свою пользу, лишь бы только отпустили..
— Так о чем же ты хотел рассказать? — спрашивал Хаэрон.
— Я хотел объяснить, почему я покинул свой пост… — бормотал Маэглин, пытаясь придумать какую-нибудь историю. — …Я не виновен, все хорошо…
— Я повторяю: тебе ничего не грозит, если ты честно во всем сознаешься. Ну, а уж решать, насколько все хорошо — предстоит мне. Итак — я слушаю.
Маэглин, попытался вырваться от воинов — он хотел пасть на пол; лежать, плотно-плотно уткнувшись в него — лишь бы только не видеть этих внимательных, в самую его душу, казалось, смотрящих глаз.
— Рассказывай, что было прошлой ночью, иначе я отправлю тебя в темницу. — все тем же спокойным голосом говорил король.
Маэглин, услышав про темницу, отчаянно рванулся в свободе — слова сами забились у него на языке:
— Я то прошлой ночью сидел, и, вдруг — стук в дверь. Я то открываю, а на пороге — маленькая девочка…
Хаэрон тихо кивнул, а Маэглин вырывал из себя:
— То есть… ну я то хотел сказать, что… не в двери она мои постучала, а в ворота, а в двери совсем другой человек постучал — еще до этого. Этот был какой-то, гость нашего города. Зашел он меня о дороге расспросить. Ну, выпили мы с ним немного… Потом он ушел, а я, как до ворот его проводил, постоял там, и услышал этот стук — открыл — там эта девочка дрожит. Я ее привел к себе, глядь — а гость то, свой кошель на столе забыл. Я девочку у себя оставил, а сам за ним бросился… Бежал, бежал — а вы помните, какой в ту ночь туман был. Я то и заблудился — вот, только сегодня из леса вышел.
К Хаэрону подошел советник, и проговорил довольно громко:
— Все, сколько-нибудь именитые гости останавливаются у нас при дворе, а в последнюю неделю, кроме гадалки никого не было — все дороги вымерли…
Хаэрон спрашивал у Маэглина:
— Неужели этот знатный человек, у которого кошель золотых, путешествует по Среднеземью без коня?
— У него был конь! — нервно выкрикнул Маэглин, который хотел только, чтобы только поскорее выпустили его.
— У него был конь, а был ли у тебя разум, чтобы на своих двоих догонять его?
— Я то… я то… — тут Маэглин зарыдал от отчаянья, от жалости к самому себе, и не сдержавшись, бросил полный ненависти взгляд на тех, кого почитал своими мучителями. — Я то растерялся тогда! — шипел он. — …А сейчас, — ох помилуйте! — болит то все, отпустите вы меня, я во всем сознался! Во всем, во всем! Выпустите меня!
Хаэрон нахмурил брови:
— И это все в чем хотел ты мне признаться? Я обещал, что не будет тебе наказанья….
— Я могу идти? — безумно засмеялся Маэглин.
— Да — ты можешь идти, но перед этим расскажешь все правду.
— Что?! — тут Маэглин зарыдал.
Хаэрон шепотом обратился советнику:
— Кажется — ничего вообще не было, и все, кроме девочки, ему привиделось — он просто бежал в ночь, а потом вернулся.
— Да — он безумен. — кивнул советник. — Но что-то, все-таки, было…
— Выпустите! — страшным, нечеловеческим голосом взвыл Маэглин.
Хаэрона сам любил свободу, а тут такая боль! Он почувствовал, что еще немного, и этот несчастный не выдержит, умрет прямо пред его троном.
И он повелел:
— Ежели тебе больше нечего сказать, и совесть твоя чиста — ты свободен!
Молодой, неопытный правитель… Он и не знал, что этот вопль Маэглин издал отчаявшись, и решился уж рассказать все, как было.
Помедли Хаэрон несколько мгновений, и многое в истории Среднеземья вышло бы совсем, совсем иначе…
Насколько в этот рассветный час, было тяжело состояние Маэглина, настолько легко и ясно было на душе у Барахира. Он, как и правитель Хаэрон, проспал всего два-три часа, а те чувства, которые с утра теснили его груди, рвались на свободу, знакомы юношам, которые влюбились в самую прекрасную деву на всем белом свете…