Ворон
— Сеньора! Сеньора, скажите им, что я невиновна!!!
Девочка лет девяти-десяти – дочь лекарки, служившей в её, Гвеневер, доме – протянула к ней руки, просунула их сквозь прутья решётки.
И Гвеневер споткнулась, остановилась, коснулась холодной рукой тонких пальцев ребёнка.
Проговорила быстро:
— Я сделаю, что смогу.
Про себя же подумала: «Несчастное наивное дитя! Кто же станет слушать меня теперь?!»
Солдат, ведший Гвеневер по тёмному тюремному коридору, подтолкнул молодую женщину в спину – не задерживайся. И та прибавила шагу. Не оглядывалась больше. Не слушала обращённых к ней из-за решёток речей. Шла по знакомому уже пути – коридор, поворот, ступени.
Там, наверху, её ждали мучители.
*
Она знала каждого из них.
Не так давно все они обедали в их доме, вели долгие беседы, говорили о красоте и свободе чародействования. Совсем недавно, собравшись за длинным столом и опрокидывая чарку за чаркой, все эти нынешние борцы с несанкционированной магией с пылким восторгом говорили о том, как прекрасен их край – своим многообразием и богатством успешно применяемых магических приёмов.
Что произошло потом – Гвеневер понимала не слишком хорошо. Как случилось, что сильные маги вдруг перестали быть уверены в своём могуществе настолько, что посчитали, что самый верный способ сохранить свою власть – запретить чародействовать остальным? Что дало им уверенность, что запрет этот сработает? И почему, наконец, её муж – сильный, добрый, прекрасный – согласился отправиться вместе с войском в компании других таких же сеньоров «на спасение магии»? Почему оставил её одну? Без защиты. Без знаний. Без единого человека рядом, которому она могла бы доверять.
Гвеневер была обычной женщиной.
Поэтому, поднимаясь по узким крутым ступеням в зал судебных заседаний, она, конечно, боялась. Боялась унижений и боли. Боялась неизвестности.
Но смерть, которой грозили собравшиеся наверху, больше не пугала её.
С того самого момента, как гонец принёс письмо, в котором чужой рукой было написано два слова: «Армель мёртв» – она не боялась смерти. Она ждала её.
Гвеневер больше ничего не оставалось. У неё не было ни армии, ни мужниного могущества, чтобы защитить свой край от недавно называвших себя друзьями предателей. Не было детей, ради которых имело бы смысл жить. А с момента ареста – не было и дома. Чудесный их дворец, с такой любовью выстроенный предками её мужа, перешёл одному из тех, кто ожидал её теперь в большом, холодном зале.
Так что Гвеневер готова была умереть. И лучше бы, думала она, это случилось поскорее.
*
Помещение, в которое её привели, в этот день было залито солнцем. И Гвеневер какое-то время привыкала к воздуху и яркому свету.
Стояла, щурилась. Боялась сделать шаг.
Её снова толкнули в спину, швырнули на табурет – колченогий, сооружённый из грубо отёсанных досок. Гвеневер с трудом умостилась на нём. Попыталась укрыть под подолом льняной рубахи, в которую её обрядили, голые ноги. Когда ей это не удалось, просто прикрыла глаза, не позволяя пролиться прихлынувшим к векам слезам.
Какая глупость – плакать из-за этой ерунды, когда жить ей осталось так мало!
Гвеневер справилась с собой довольно быстро. Подняла голову, обвела взглядом судей. Все они были сегодня одеты в длинные балахоны и опоясаны витыми шнурами – «верёвками». Молодая женщина усмехнулась. Собравшиеся выглядели бы бедными смиренниками, если бы одежды их не были сшиты из бархата и атласа, а «верёвки» – плетены золотыми нитями.
Судьи располагались за длинным столом лицом к ней – восемь из девяти необходимых для проведения судебного процесса человек. По центру сидел седовласый высокомерный старик – Первейший.
Двуличный лицемер. Бессовестный лгун.
Гвеневер ненавидела его теперь сильнее остальных. Ненавидела за то, с каким пылом он, недавно ещё склонявшийся перед её мужем, настаивал на том, чтобы Гвеневер, не успевшая оплакать гибель князя Армеля, отдала свою руку новому, назначенному государем, правителю Верхней Провинции.