— Да.
— Был ли он здоров, когда ты покидал его?
— Не слишком весел. Но здоров, как всегда.
Первейший помолчал какое-то время. Подождал, когда зал совсем опустеет. Потом снова повернулся к Итамару:
— И что же теперь делать?
Итамар пожал плечами:
— Что хотите. Но всякий, кто станет причастен к творимым над женщиной жестокостям, умрёт.
— Дьявол тебя раздери! – вскричал Первейший. – Ты уверен в том, что говоришь?
— Я говорю только то, в чём уверен. И не зовите князя Тьмы понапрасну. Он всегда готов явиться и исполнить просимое. Но цена за свершённое обычно бывает слишком высока.
Случайно или нет, но именно в этот момент за одним из окон раздался шум. И на каменный откос снаружи опустился ворон. Не сразу сложил крылья. Несколько мгновений держал их, развесив по сторонам, будто просушивал. Потом прошёлся вдоль окна, почистил выпачканный в запёкшейся крови клюв о свинцовую раскладку. Посмотрел на Первейшего внимательно. Пристально. Потом стукнул в стекло – раз, другой.
Первейший зашептал магические слова, совершил несколько пассов. Уронил руки в ужасе – ему показалось, что птица ответила тем же.
Ворон распахнул, раскрыл клюв. Повёл иссиня-чёрной головой. И исчез.
Беззвучно пал куда-то вниз, в воздушную глубину.
— Взгляни сегодня ещё раз в свой хрустальный шар, – прошептал Первейший. – Посмотри, что нас ждёт.
— Я сделаю это.
— И с мерзавкой этой… Ты можешь заглянуть в неё? Мне не удалось проникнуть в сердцевину её Судьбы. Я не вижу… Не вижу в ней магии!
Итамар кивнул:
— Если бы магию можно было увидеть, справиться с ней было бы просто. Но с тем, что скрыто от тебя, бороться невозможно.
— Но тогда как ты видишь исходящую от женщины опасность?
— Как по сгущающимся тучам предрекают приближение грозы, как по красному отсвету на стенах мы судим о приближении факельщиков. Арестованная находится под защитой магических сил. И она знает это.
*
Гвеневер знала только, что ужасно замёрзла. А ещё у неё болело всё тело.
Несколько последних ночей, проведённых на мокрой соломе, в камере, кишащей крысами, оказались для недавней княгини тяжелейшим испытанием. А неопределённость, в которой она пребывала, отнимала последние силы. Только присутствие в коридоре тюремщиков, наслаждающихся, кажется, страданиями заключённых, заставляло её держать себя в руках – не кричать от ужаса, когда рядом с ней плюхалась откуда-то с потолка очередная серая тварь, не плакать, не биться в истерике. Именно благодаря этим мужланам – нахальным и грубым – она выглядела почти величественно.
Такой и увидел её снова Итамар.
Он спустился к камерам в тот же вечер. Прошёл с сопровождающим его солдатом длинным узким коридором. Миновал множество камер, отделённых от прохода ржавыми решётками. Остановился около последней.
— Открывай! – сказал.
Солдат повиновался. Он получил достаточно чёткие указания от начальства – выполнять все требования этого маленького, сгорбленного, подслеповатого старика.
Итамар шагнул внутрь, забрал у солдата факел, воткнул его во вбитое в стену кольцо.
Подошёл ближе к женщине.
Та стояла посреди помещения, молча смотрела на обоих мужчин.
Итамар, обернувшись, приказал:
— Ступай. И возвращайся через час. Можешь запереть меня тут, если боишься. Но не смей приближаться к камере, что бы ни услышал.
Солдат переменился в лице. Отступил на шаг, другой. Звякнул ключами, запирая решётку.
Итамар дождался, когда стихнут шаги его в глубине коридора. И… склонился перед молодой женщиной.
— Нам надо поговорить, Светлейшая, – произнёс уважительно.
Услышав обращённое к ней «светлейшая», Гвеневер вздрогнула. Посмотрела на посетителя внимательно. Этот человек чаще других бывал в их доме. Муж её – Армель, князь Верхней Провинции – доверял старику безоговорочно. Но кому, господи боже, он только ни доверял!