Только Никита ничего этого не слышал.
Звезда Странствий (1892)
Темные воды залива окатило светом налившейся луны. На море начался прикладной час, рябоватые волны беспокойно метались, набрасываясь с приливом на понтонный мост, по которому мерно катила двуколка со спущенным балдахином. Эта дорога из Петры была значительно длиннее, нежели напрямик через Золотой Рог, однако возвращаться в Стамбул по воде Эдмонд Радзивил не решился из суеверных опасений, что море в полнолуние кровожадно.
Подтверждением тому были увиденные им возле пристани трупы лошадей, брошенные в воды залива. Князю стало тоскливо. Он крикнул извозчику, чтобы поворачивал. Экипаж выехал за ворота и медленно двинулся вдоль длинной извилистой улицы, несмотря на поздний час кишащей снующим народом. Запряженные цугом лошади, словно вот-вот заснут, еле тащили двуколку. Собственно, разницы не было, в какое из питейных заведений наведаться: все они здесь были одинаково шумны и заплеваны, лепились одно к другому, источая смешанные запахи спиртного, кофе и соседствующих цирюлен. Расплатившись с извозчиком, Радзивил заглянул в первую попавшуюся таверну. Из-за парной духоты заходить внутрь не хотелось. Рыжий грек вынес ему глории, небрежно сыпанул прямо в джазве сахара, специально на глазах князя, отдав таким образом дань европейским вкусам.
Пена сразу осела, но аромат ничуть слабее не стал.
Выпив кофе, князь почувствовал себя значительно бодрее. Женщины, с лицами, прикрытыми довольно прозрачной тканью зеленых или фиолетовых феранджей, проходя мимо князя, несколько замедляли шаг, зазывно косясь, а то и подмигивая насурьмленными глазками.
В таверне разгорались страсти. Кости, в которые играли за выпивкой матросы, брякались на столик с такой силой, что стаканы подпрыгивали. Каждый ход сопровождался ударом мозолистых ладоней и криками на всех доступных языках. Радзивил услышал польскую речь. Он вошел в таверну. Заказал у стойки загляви - анисовой водки - и обернулся, чтобы вычислить своих соотечественников. В небольшой нише сгрудились человек десять разномастных, судя по одежде, матросов. По очереди они потягивали крепкий табак из поставленного на стол кальяна. Тут же расплескивалась по стаканам тягучая Мадейра. В нише было тихо.
Черноволосый матрос, в берете, лихо заломленном на ухо, что-то тихо говорил. Слов его не было слышно, но Радзивил заметил его взгляд. Он был странным, казалось, задумчивым. А на лице блуждала загадочная улыбка. От князя не ускользнул и тот неподдельный интерес, с которым слушатели, по виду куда старше и солиднее говорившего, внимали его словам. Эдмонд прихватил свою стопку и занял свободное место за соседним столом. Английский язык рассказчика звучал рафинированно изысканно, что само по себе было удивительно в таком месте. Матрос четко выговаривал каждый звук, несколько растягивая слова, вероятно, для удобства понимания теми, для кого родным был иной язык.
- Каравеллы и галеоны, бригантины, пакетботы, фелюги, чего там только не было. Все полки в лавке были уставлены миниатюрными образчиками корабельного мастерства всех времен и народов. Я переходил от одного судна к другому. Не зря утверждают, что арвадцы строили корабли для великого Тира. Я повертел в руках маленькую доу. Говорят, арабы ходили на них к берегам Индии и на Занзибар. Великолепная мореходная обводка и добротная оснастка. Фальшборт, рангоут, крепежные планки массивны, но просты и надежны, как и вся носовая часть. На соседнем стеллаже мое внимание привлек трехмачтовый фрегат "Надежда" с полным рангоутом. Казалось, ростры были только что вырезаны. От него еще пахло кедровой смолой.
- Это тот, который лет тридцать назад нарвался на рифы? - спросил один из бывалых моряков. Ответил ему седой старик из его же команды:
- В Тарсусе я как-то земляка встретил. Так он говорил: на борту "Надежды" был тайный груз русского императора. Вроде шел в персидский Хармуз, а последний раз его видели на Сокотре, потом - бесследно пропал. Только я слышал, что в период малых приливов времени равноденствий неподалеку от Абд-эль-Кури не раз замечали корпус "Надежды". Он появляется из воды, будто всплывает, как фата-моргана, всего на каких-то полчаса. Подойти к нему нельзя. Тот, кто пытался, назад уже не вернулся.
- До меня тоже доходили эти истории. А тут, представляете, передо мной на полке стоит его копия. Высота мачт или длина снастей - наверное, все соответствовало действительности, только во много крат меньше и выполнено так искусно, что, казалось, вот-вот услышишь свисток боцмана и все это оживет, перестав быть игрушкой. Я настолько увлекся, что не сразу услышал голос хозяина лавки: "Если его пустить по воде, ветер надует паруса, и "Надежда" пойдет в порт назначения". Он и не смотрел в мою сторону. Как и тогда, когда я вошел в его мастерскую, он сидел, не поднимая головы, и стругал из красного дерева деталь нового судна. "Сколько лет назад погиб фрегат, а ты словно видишь его воочию, - сказал я ему, а сам подумал: будто бы ноги твои ступали по его палубам, а руки трогали снасти". Мастер словно услышал мои мысли, поднял на меня взгляд и произнес: "Так оно и было". "Тогда расскажи, что ты знаешь об этом?" - попросил я. Он раскурил пенковую трубку, от его самосада я чуть не задохнулся, хоть и устроился на бочонке возле входа.
"Ты слышал, моряк, что фрегат шел с грузом?" "Да, - ответил я. - Но никто не знает, с каким и куда".
"Я знаю, что знаю. Тогда я был молод, и со мной еще не случилось несчастья. Ноги мои были целы, лоции знал не по картам, как лоцманы нынче. На Абд-эль-Кури меня наняли провести русский фрегат до Фарсана. Красное море - коварное море. Недаром Баб-эль-Мандебский пролив так зовется. Да и у Фарсана - множество рифовых островов. Без лоцмана - не обойтись. Едва "Надежда" вошла в Пролив Слез, поднялся туман, да такой, что не видно руки. Туман был живым, как дыхание джинна. Он поднимался и падал в истоме, покрывая все липкою влагой. Я знал все подводные мели, теченья, но стало мне страшно. Капитан и команда были спокойны. Ко мне обратился русский эмир, хранитель их тайного груза и мой переводчик. Говорил по-арабски как бог и по виду не скажешь, что он чужестранец. Одет в галабею, на голове - куфия и укаль бедуина. "Я вижу твое смятенье. Но судно зовется "Надежда", а значит, и путь свой найдет, иншаллах. Доверься чутью и воле Всевышнего. Ведь лоцман на море - все равно что в пустыне поэт". "Все знаю, но все же в тумане идти, как слепому, наощупь?" "Ты помнишь, сказал Аль-Маари, великий слепец: