Но не земля на пепелищах, а зола,
Но для амнистий, видно, время не приспело,
И ловко шьются уголовные дела
По черным спискам от Христа до Робеспьера.
Но тверд расчет у орудийного ствола,
Но раскаляется земная атмосфера…
И несмолкаемо во все колокола
Звонят деревья облетающего сквера…
Ломбардная баллада
Монотонно, запасясь терпеньем,
Оставляя город под собой,
Я всхожу по каменным ступеням
Вверх, на Исаакьевский собор.
Подо мной парадом юбилеев
Изукрашен мрамор колоннад,
В доме за углом, где жил Рылеев,
Деньги под залог дает ломбард.
Возле стен, где рушились святыни,
Где гудел набат бунтовщиков,
Бережно хранятся в нафталине
Вереницы шуб и пиджаков.
В комнате, где крестным целованьем
Отвергалась истинность присяг,
Нежится каракуль в целлофане
И часы безмолвные висят.
За стеклом хранятся самоцветы
И хрусталь упрятан под замок,
Будто под огромные проценты
Отдана история в залог.
Будто стало прошлое обузой
И его охотно сбыли с рук,
Будто не распутать вечный узел
И не разомкнуть проклятый круг.
Будто бы вокруг стоят постоем
Оккупационные войска,
Будто бы стою я перед строем,
Ощущая холод у виска.
Будто бы к мостам, в стихах воспетым,
Рухну я, подстреленная влет.
…В Мойке, за гранитным парапетом
Битые бутылки вмерзли в лед.
Санкт-Петербург
Над сизой изморозью бухт,
Над медленной рекой
Начертан был Санкт-Петербург
Немецкою рукой.
И вырос город на воде,
Шагая напрямик
В неоспоримой правоте
И краткости прямых.
Там, отвергая русский крой
И вычурность Москвы,
Как по команде стали в строй
Каналы и мосты.
Там три столетия подряд
В один и тот же час
Дворцы выходят на парад,
Мундирами кичась.
Там, попирая топкий грунт,
На утренней заре
Дома становятся во фрунт
И строятся в каре.
Там, прозревая между строк
Неписаный закон,
Идут прохожие сквозь строй
Нацеленных окон.
Как неприятельский редут,
Встал град передо мной,
Чтоб утвердить немецкий дух
Над варварской страной!
Ax, только бы…
Ax, только бы воли себе не давать,
Когда с ледяных берегов Колымы
Грозит мне сиротство Синайской пустыней,
И нет ничего холодней и постылей
Российской судьбы и российской зимы,
Российской сумы и российской тюрьмы,
Куда не зазорно явиться с повинной,
И где лишь кривые дороги прямы,
И где не зазорно казенной холстиной
Без всяких гробов мертвецов одевать.
Ах, только бы воли себе не давать!
Ах, только бы первой любви не предать,
Когда из глубин поднимается страх,
Когда Увертюрой Двенадцатого Года
Ревет в репродукторах голос народа,
А в сводках атаки и танки в тисках,
И ярость в висках, и останки в песках,
И ясно: в огне не отыщется брода, —
Ведь жизни и смерти лежат на весах,
Ведь жаждет погрома не горсточка сброда,
А родины-мачехи грозная рать.
Ах, только бы первой любви не предать!
Ах, только б остаться самою собой,
Когда в одинокий прозрения час
Я в прошлом себя узнаю среди прочих,
И я в этом прошлом не слово, а прочерк:
У предков моих слишком яростный глаз,
А нос слишком длинный и в профиль, и в фас,
И нет мне березки в березовых рощах,
И нет мне спасенья в Успенье и в Спас,
И предков моих на Сенатскую площадь
Никто б не пустил под штандарт голубой.
Ах, только б остаться самою собой!
Ах, только б найти Ариаднину нить,
Чтоб сердце дотла отреченьем не сжечь,
Когда умножаются правды и кривды,
И каждая правда не стоит и гривны,
А братство — лишь с теми, с кем общая печь,
А прочие братства не стоят и свеч,
И только на кровь неизменны тарифы…
Лишь ты остаешься мне, русская речь,
И только распев дактилической рифмы
Сумел бы с Россией меня примирить.
Ах, только 6 найти Ариаднину нить!