Был предан лес студеным декабрем
И с головою выдан был метели,
Но реки цепенели подо льдом
И за него вступиться не посмели;
И солнце не прорвало пелену
И не рванулось на подмогу с неба, —
И лес умолк в холодной власти снега
И задохнулся в ледяном плену.
Уже деревья сделались дровами,
И эта ночь была длинней, чем та,
Но, отданный врагу и преданный друзьями,
Он больше не боялся ни черта.
Он жил всю осень мыслью о зиме
Боялся ветра, инея и мрака…
Был предан лес сегодня на заре
И до весны освобожден от страха!
Февраль
Ненавижу я сумерки ранние,
Когда стынет февральская глушь,
И края тротуаров изранены
О края леденеющих луж.
Когда первым вступлением к вечеру
Тень и свет переходят на «ты»,
Когда день, до краев обесцвеченный,
Отдается на суд темноты,
Когда нету ни веры, ни верности,
И слова тяжелее камней,
Когда первым вступлением к вечности
Одиночество входит ко мне.
Попытка отчаяния
Рыдают репродукторы и радостно орут,
Прядут свою продукцию до одури, до одури,
Закон вселенской подлости неотвратим и крут,
И яростен, как подписи на прокурорском ордере.
Закон со мною справится, на то он и закон:
Ведь я его избранница до одури, до одури,
Ведь я в моей ненужности, как в замке под замком,
В моей неразрешимости, как в рубежах на Одере,
Как в рубище, как в рубрике давно забытых дел,
Которым необдуманно меня на откуп отдали…
И нет нигде свободы, и покоя нет нигде,
И лают репродукторы до одури, до одури!
Дан приказ…
Втиснут век в свой цвет и запах,
Как в длину и ширину…
«Дан приказ: ему на запад,
Ей — в другую сторону».
Дан приказ, а им навек бы
Лоб ко лбу, щека к щеке,
Только кровь приметой века
Заскорузла на штыке.
Против ляхов и казаков
Надо ехать на войну,
Но зачем — ему на запад,
Ей — в другую сторону?
Ей бы вскинуться рыдая:
— Не отдам! Не пожила!
«Ты мне что-нибудь, родная,
На прощанье пожелай!»
Ей бы выть собакой верной,
Ей бы плыть за ним баржой…
«Если смерти — то мгновенной,
Если раны — небольшой!»
Что же ей осталось, бедной,
Просто для себя самой?
«Чтоб со скорою победой
Воротился ты домой!»
Ну, а если без победы, —
Так не примет? Не простит?
Лягут времени приметы
Камнем на его пути.
Умолкает голос крови
Там, где правит крови цвет:
Крови кроме, смерти кроме
Ничего для сердца нет!
* * *
Мы легко принимаем на веру
То, что лучше проверить самим…
Но не стоит гордиться не в меру
Сорок первым и тридцать седьмым.
И не стоит наш трепет убогий
Объяснять беспощадной судьбой
Или тем, что легли на дороге
Сорок первый и тридцать седьмой.
Или тем, что на харче казенном
Мы всю жизнь провели под судом,
И что нас заклеймили позором
В сорок первом и тридцать седьмом.
И не стоит, трезвоня в набаты,
Из предателей делать святых, —
Потому что мы все виноваты
В сорок первых и в тридцать седьмых.
Поэты военных лет…
Поэты тех, военных, лет
Навек отравлены войной:
Они похожи на калек,
Контуженных взрывной волной,
Они похожи на собак,
Заученно берущих след,
И не похожи на себя,
А лишь на отсвет этих лет.
Им не положено лица,
У них на всех судьба одна:
На их читателя с листа
Все тридцать лет глядит война.