— Господин Егор! Господин Егор, просыпайтесь, Христом Богом молю, батюшка с матушкой уже все глаза проглядели!
Я с трудом разлепил веки, словно они были запечатаны сургучом. Меня трясла за плечо невысокая полная женщина в тёмном длинном платье со странным платком на голове. Мой затуманенный мозг выдал первую версию: косплеерша? Ролевой фестиваль?
— Чего тебе? — просипел я, пытаясь сфокусировать взгляд.
И застыл, пронзённый внезапным осознанием. Это был не мой голос.
Я резко сел на кровати. Это была не моя кровать — массивная, с резными деревянными спинками и балдахином, будто украденная со съёмочной площадки исторического сериала.
Комната тоже была чужой — высокие потолки, стены, обитые тканью, тяжёлая дубовая мебель, источающая запах воска и времени. В углу мерцала лампада перед тёмной иконой, бросая на стены причудливые тени.
— Что за хрень? — вырвалось у меня прежде, чем я успел подумать.
— Ох, опять браниться изволите с утра пораньше, — всплеснула руками женщина, словно я совершил привычное, но всё равно шокирующее святотатство. — А ведь Прасковья Никитична сказывала, что вы с колыбели были ангелочком…
Я уставился на свои руки, которые тоже оказались чужими — более узкие, с длинными аристократическими пальцами, без мозолей от штанги и сбитых костяшек после спаррингов, зато с небольшим шрамом возле безымянного пальца. На запястье отсутствовали часы Garmin, с которыми я практически сросся.
— Я… где я? Кто ты? — холодный пот покрыл спину, которая тоже ощущалась иначе — сильнее, но уже.
— Господи, да никак вы опять не в себе? — женщина заглянула мне в глаза с тревогой матери, чей ребёнок внезапно заговорил на неизвестном языке. — Это я, Агафья, ваша нянька — Агафья Петровна. Вы в родительском доме… пока что, — последние слова она добавила шёпотом, словно выдавала государственную тайну. — Сами знаете, батюшка гневается страшно. Мне велено вас одеть да к столу проводить.
Она развернулась к массивному шкафу и начала доставать одежду — рубаху из тонкого полотна, брюки, какой-то странный удлинённый жилет…
— Постой, — я с трудом подавил приступ тошноты, подступившей к горлу. — Какой сейчас год?
Агафья посмотрела на меня так, словно я спросил, сколько будет дважды два:
— Лето 1807 года от Рождества Христова, как и вчера было. Ох, неужто вы так сильно головушку зашибли, когда с квартальным сцепились? Николай сказывал, вы на ногах еле держались, когда домой заявились…
1807? Что за чертовщина? Розыгрыш? Сон? Галлюцинация после удара головой? Ещё вчера я, Алексей Романов, был менеджером среднего звена в крупной IT-компании, послал начальство к чёрту и поехал домой в метро…
Но ощущения были болезненно реальными — запах дерева и свечного воска, жесткое бельё, щекочущее кожу, солнечный свет, пробивающийся сквозь окно с частым переплётом, рисующим на полу геометрические узоры.
— Агафья, — осторожно начал я, словно ступая по тонкому льду, — а я… кто?
— Ну вы и впрямь умом тронулись, — женщина покачала головой с искренним беспокойством. — Вы — Егор Андреевич Воронцов, сын боярина Андрея Степановича и Марии Фёдоровны. Двадцати лет от роду, не женаты, хотя давно пора бы.
Она протянула мне одежду, как беспомощному ребёнку:
— Одевайтесь скорее, не то батюшка ещё пуще разгневается. И так беда — по дому слух ходит, будто вас нынче из семьи выгонят за вчерашнее буйство. Помилуй нас всех Господи!
Меня словно окатили ледяной водой из колодца. Всё это слишком реально для сна и слишком абсурдно для розыгрыша. Каким-то непостижимым образом я оказался в чужом теле, в чужом времени, в чужой жизни. И, судя по всему, в крайне невесёлом положении.
— Мне нужно одеться? — я беспомощно посмотрел на разложенную одежду, как на инопланетный артефакт. — Как… как это надевается?
Агафья округлила глаза до размера чайных блюдец:
— Да вы точно не в себе! Ну-ка, давайте помогу, как в детстве, когда вы ещё от горшка два вершка были.
Следующие десять минут превратились в сюрреалистичный балаган. Агафья, причитая и крестясь, помогала взрослому мужчине надеть рубаху, застегнуть штаны и облачиться в кафтан. Я чувствовал себя беспомощным идиотом, но выбора не было — я действительно понятия не имел, как совладать с этими загадочными застёжками и завязками, словно созданными, чтобы испытывать человеческое терпение.
Наконец, одевшись и, кое-как пригладив волосы (которые оказались гораздо длиннее, чем я привык носить), я последовал за Агафьей, как потерявшийся ребёнок за матерью.