И всё же это был не мой мир. Не та история, которую я изучал. Что произошло иначе? В какой момент история пошла другим путём? И что мне теперь делать с этим знанием, которое стало бесполезным?
Может, это всё же сон? Или бред человека, находящегося в коме после аварии в метро? Или, может быть, я умер, и это какое-то странное посмертие?
— Далеко до Уваровки? — спросил я возницу, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей.
— День пути, барин, — ответил тот, не оборачиваясь. — К вечеру доберёмся, коли Бог даст. Да, дорога нынче не ахти, мосток размыло после дождей. Придётся кругаля дать, через Верхние выселки.
Я вздохнул и попытался устроиться поудобнее на жёсткой телеге. Впереди был целый день тряски и целая жизнь в чужом времени, чужом теле и чужой истории.
Глядя на бескрайние поля и леса, раскинувшиеся по обе стороны дороги, я внезапно осознал: что бы ни случилось, назад пути нет. Только вперёд — в неизвестность, в деревню Уваровку, в разваливающуюся избу, в новую жизнь.
Одно я знал точно: менеджер Алексей Романов умер в том метро. Теперь я — Егор Воронцов, опальный сын боярина, отправляющийся в ссылку. И мне предстоит заново учиться жить — в мире, где Екатерина Великая не умерла в 1796 году, где история пошла совершенно другой дорогой.
Телега подпрыгивала на ухабах, и каждый раз моя многострадальная пятая точка ощущала всю несправедливость мироздания. На очередном толчке я едва не взлетел, и вцепился в борт, чтобы не выпасть.
— А скажи-ка, любезный, — решил я попытать счастья в разговоре, — Есть ли по дороге какой постоялый двор?
Возница не повернул головы:
— Не.
Ну просто Цицерон, не иначе.
— А разбойники в здешних лесах водятся? — задал я второй вопрос, сам уже понимая его бессмысленность.
— Бывает, — буркнул крестьянин и сплюнул на дорогу.
— Хорошая сегодня погода, — зашёл я с третьей стороны.
— Бывает и хуже.
Я уже решил было сдаться, когда меня осенило.
— А как тебя звать-величать? Негоже ехать с человеком, не зная его имени.
— Митрохой кличут, — с неохотой ответил он, будто я пытался выпытать у него секрет государственной важности.
— А давно у батюшки моего служишь?
— С покрова третий год пошёл.
Ого, аж целых шесть слов за раз! Прогресс.
— Скажи, Митроха, а кто у нас сейчас на престоле-то сидит? — решил я зайти издалека.
— Ась? — он наконец повернулся ко мне, недоуменно выпучив глаза. — Вы что ж, барин, из ума выжили? Кто ж на престоле-то, как не матушка наша Екатерина, упаси Господи. Сорок-то годков почитай правит уже.
Ну, хоть что-то. Но информации всё равно маловато.
— А вот говорят, будто в Америке бунт случился, это правда? — спросил я, чтобы прощупать, как тут обстоят дела с американской независимостью.
— Нешто, — Митроха снова отвернулся, явно теряя интерес к беседе. — Не наше крестьянское дело. Бояр спрашивайте, они грамотные.
С каждой попыткой начать разговор крестьянин замыкался всё сильнее. То ли он в принципе не любил болтовню, то ли конкретно ко мне — вернее, к Егору — испытывал какую-то неприязнь.
— Митроха, я тебе дорогу где-то перешёл, что ли? — решил я взять быка за рога.
— Чего? — он даже поперхнулся от неожиданности.
— Не разговариваешь почти, отворачиваешься. Я тебе чем не угодил?
— Так это… — крестьянин помялся, а потом внезапно выпалил: — Вы ж, барин, в прошлый раз, как в наших краях были, Сидоровой дочкой на сеновале кувыркались. А потом Кузьму-конюха до полусмерти плёткой отходили, когда он вам про то слово молвил. Я его потом две версты на себе волок, до самой деревни.
Твою мать. Ну, спасибо тебе, Егор Андреевич! Не мог оставить мне тело с более приличной репутацией?
— Послушай, я… — я замялся, не зная, что сказать. Не объяснять же крестьянину про параллельные миры, перемещение сознания и прочую мистику. — Я изменился. Это больше не повторится.
Митроха кинул на меня такой взгляд, в котором читалось всё его недоверие и скепсис:
— Да уж, на меня не кидаетесь, и то хорошо, — и снова отвернулся.
Разговор явно не клеился. Я решил помолчать и насладиться пейзажем, если такое вообще возможно, когда тебя подбрасывает на каждой кочке. Поля сменялись перелесками, иногда встречались деревушки — маленькие, в десяток дворов. Крестьяне при виде нашей телеги низко кланялись, и я кивал в ответ, чувствуя себя при этом самозванцем.