Последние слова Ангелина Семёновна пропела столь игриво, что Георгию сделалось жутко.
– Сдам, сдам я листаж, на той неделе сдам, – заверил он, ретируясь к ближайшей двери. – И у меня ещё каталог был, между прочим…
И Георгий пулей выскочил вон. Но коли уж начнётся криво, то так дальше и покатится. Не прошло и пяти минут, как по душу его явился профком, потом бухгалтерия («Мы не помним, вы сдавали билеты по командировке, а то их что-то нет нигде…»), потом завсектором («Мы тут подумали, что от нас ты будешь за гражданскую оборону отвечать…»), потом начальник пожарной охраны…
Научный сотрудник в институте, понятно, существо подневольное, но нынешний напор перекрывал любые мыслимые пределы.
Еле дождавшись пяти часов, Георгий на всех парах припустил вон из этого храма мудрости, решив, что недурно бы проведать и Терлицкого. Врач со «Скорой» вчера при нём договаривался, в какую больницу везти, поэтому гадать не пришлось.
Лазарет встретил химическим смрадом свежекрашеной двери, скользким полом и хмурым охранником, объявившим, что пускают до шести, а сейчас уже начало седьмого. Уговоры на стража не подействовали, подействовали деньги, моментально открывшие турникет, да ещё и снабдившие бахилами.
Нашелся Терлицкий в общей палате; оказалось, что в реанимации необходимости по большому счету и не было, поэтому днём его оттуда выпроводили. Дышит он сам, пить может, жрать отказывается, но сладить с этим реально и на общем отделении. А вот соображать Яков Михайлович не хочет напрочь, никого не узнает, точнее, ни на кого не реагирует. Лежит себе и что-то бубнит. Очевидно, придется переводить его в «специализированный стационар».
Всё это поведал Георгию доктор Алексей Степанович, по счастью, не сваливший ещё домой и вполне дружелюбный. Терлицкий лежал в койке у окна, из руки торчал катетер с капельницей, а из носа какие-то тонкие трубки. Смотрел антиквар в параллельную вселенную и, как видно, что-то в ней разбирал, поскольку то радовался, то огорчался и временами свои чувства комментировал. Появление Георгия не вызвало и тени смысла на лице Терлицкого, но слова вдруг сделались громче и разборчивее.
– А-а-а! – сказал Яков Михайлович. – Вот ведь пришёл! Пришёл за табличкой… Вот и пришёл! Вот… Пришёл…
Речь его то затихала, то снова прорезалась, но сочетание «вот и пришёл за табличкой» осело в ней теперь накрепко.
Если бы не клятый сон, Георгий, возможно, и не придал бы этим словам значения, но дело в том, что сон-то был.
– И часто он повторяет про табличку? – спросил Георгий у врача, сам не понимая, зачем.
– Да пёс его знает, – просто ответил Алексей Степанович. – Я же не могу его тут неотрывно созерцать. Но, кажется, он раньше про что-то другое задувал, вроде бы про каталог… Не уверен. Но всё-таки не про табличку; я про нее, похоже, тоже впервые слышу. А вы понимаете, что это значит?
– Нет, – честно соврал Георгий и направился к выходу.
Вечер выдался кривобокий, всё патологически валилось из рук, и было решено с двойной дозой снотворного пораньше убраться в койку.
На сей раз Терлицкий Георгию не привиделся. А снилась захламленная квартира Долгова, но какая-то безумно длинная, бесконечная, с ходами и переходами, с лестницами в середине, а по потолку тянулись электрические провода.
– Это для поезда, – объяснил незнамо откуда взявшийся Марат Гамадиев. – Так удобнее ехать на Карельский перешеек.
– А кто приходил за табличкой? – спрашивал Георгий, но Марат лишь усмехался и удивленно вскидывал брови.
– Разве не знаешь? – в руках у него желтело потертое расписание электричек. – Вот, смотри, эта станция, сюда и поедешь.
– А табличка? – настаивал Георгий, но Марата уже и не было, а название станции, не запомнившись, исчезло с ним. В долговской квартире высился теперь порядочный сосновый лес.
– Как же ехать, куда? – мучился Георгий, блуждая между сосен. – Он же, кажется, говорил, как это называется?
– Караганда, – отозвался Марат, аллах знает откуда.
– Да нет, какая Караганда?! Станция как называется?
– Караганда! – заорал вдруг Гамадиев диким голосом и саданул камнем в окно.
Георгий буквально взвился от неожиданности и сел в кровати. Рассаженное стекло внешней рамы зияло зубастым провалом в ночь. Камень валялся на подоконнике в остром осколочном месиве, поблёскивавшем в лучах уличного фонаря.