Боль скрутила Дуську в бараний рог. Она легла на пол, подобрала под себя ноги, закрыла живот руками, и стонала она тихотихо, как будто боялась привлечь к себе внимание.
– Думала, забуду, не найду тебя, да?
Фиксатый мерзавец оттянул ногу, задержал ее на мгновение и ударил.
А я выхватил нож и выпустил лезвие.
Услышав щелчок, этот гад вздрогнул, резко повернулся ко мне, но не увидел никакой опасности, успокоился и усмехнулся. А я стоял как дурак, не зная, что делать. Не мог я ударить его ножом, рука не поднималась.
– Ну и чего стоишь, прыщ! Давай, бей! – заявил он.
Его хищный насмешливой взгляд давил на мою волю, на психику. Мне было страшно, но руку, в которой держал нож, я не опустил.
– Не можешь, стало быть, да? А я могу!
Он сунул руку под штанину, вынул нож с деревянной ручкой и шагнул ко мне. Страх парализовал меня.
В моем сознании билась спасительная мысль: «Он не посмеет! Мне же всего четырнадцать. Погорячился я по детской глупости, с кем не бывает».
Этот уголовник просто обязан был сделать скидку на мой нежный возраст, но поступил совсем иначе. Он посмел. Я уловил опасное движение, затаил дыхание и напряг мышцы пресса, но жало ножа с легкостью вошло мне в живот.
– Вот видишь, я могу, – спокойно проговорил фиксатый негодяй.
Он смотрел мне в глаза и улыбался, как будто ударил ножом понарошку. Это была игра. Мне предлагалось узнать, от кого я получил пинок по заднице.
Но это была не игра. Уголовник собирался повторить удар, попытался вытянуть нож из раны, но почему-то не смог сделать этого. Лезвие застряло в мышцах живота, не вынималось, как он ни старался.
Зато я мог ударить его. Нож находился в моей руке, но она так и не поднялась. Он отошел от меня. Ручка ножа осталось у него в кулаке, а лезвие – во мне.
– Жарик, завязывай! – потрясенно глядя на меня, пробормотал его приятель.
Жарик ничего ему не сказал и посмотрел на Дуську. Она так и лежала на полу, закрываясь руками, лицом вниз, как будто не хотела видеть всего того, что происходило здесь и сейчас.
Жарик находился в двух шагах от меня. Ручка обычного кухонного ножа – плохая защита. Я должен был этим воспользоваться, сделать шаг, замахнуться и ударить. Всего-то и делов.
Но шагнуть к Жарику я так и не смог. Перед глазами у меня поплыло, день вдруг сменился ночью, стало темно, тихо и холодно.
Глава 2
Небо чистое, ни облачка, солнце в зените, ветра нет, воздух даже не колышется. Но не жарко.
Я сидел на большом камне; со скалы, нависающей над заливом, смотрел на бескрайний океан и ни о чем не думал. Я чувствовал свое тело, но не испытывал ни малейшего дискомфорта от долгого непрерывного сидения, холода, голода или желания спать.
За спиной у меня, на зеленой полянке среди пальм, стоял небольшой домик, но я в нем ни разу не был. Не хотел. Где я, почему оказался тут? Я не искал ответов на эти вопросы хотя бы потому, что они обходили меня стороной.
Небо вдруг стало темным, сверкнула молния, море вздыбилось огромной волной. Но у меня не было ни страха, ни восторга, ни даже удивления, вообще ничего.
В глаза мне вдруг хлынул свет, легкие заполнились воздухом, я задышал. Скала над заливом исчезла. Я лежал в больничной палате под капельницей, над головой что-то попискивало, глубоко в рот вставлены были какие-то трубочки. Под потолком тускло горел свет. На соседней койке лежал какой-то бессознательный мужчина с большим животом.
У Дуськи тоже был живот. Я вспомнил, как Жарик ударил ее кулаком, как она корчилась от боли. А меня этот скот посадил на нож, но не убил.
Меня кто-то доставил в больницу. Наверное, врачи сделали мне операцию и поместили в реанимацию. В чувство я пришел только сейчас и даже не знал, хорошо это или плохо. Теперь ведь выздоравливать придется, перевязки будут, боль. А потом я снова окажусь в кабале у своих братьев. Меня ждут проститутки, попрошайки и прочая привокзальная грязь. А на острове в океане было очень хорошо, спокойно, ни холода, ни голода, и думать ни о чем не нужно.
Сейчас меня мучила жажда, мне хотелось на горшок. Будет и голод. На кусок хлеба заработать непросто. Впереди меня ждет борьба за существование. За что мне такое наказание?
В палату зашла женщина в белом халате, осторожно приблизилась ко мне, увидела, что я лежу с открытыми глазами, всплеснула руками и побежала из палаты, наверное, за врачом.
Оказалось, что у меня была кома, и я провел в этом состоянии без малого две недели. Об этом сказала мне миловидная женщина с мягкой улыбкой и усталым взглядом. Она говорила и наблюдала за мной. Ее интересовала моя реакция на происходящее.