Конечно, тихая война Поттера с пишущей братией не осталась незамеченной Министром, но Шеклболт сам сильно недолюбливал представителей четвертой власти и общался с ними примерно в том же режиме, что и Гарри (к тому же, на что-то большее, чем одна получасовая встреча, в мае у него элементарно не было времени). К июню дело дошло до того, что редактор «Ежедневного Пророка» лично просил Шеклболта об интервью с Гарри Поттером и с ним самим, а самые молодые и азартные журналисты пытались выяснить, где живет герой, устроив самую настоящую охоту на него. Исчезновение Гарри на неделю оказалось последней каплей для Каффа и компании.
Однако нелюбовь Министра к журналистам не мешала тому понимать важность и необходимость прессы. Поэтому Варнава Кафф вышел из кабинета Министра сияющим как сотня Люмосов: он получил соглашение на интервью не только с Поттером, но и с Министром. Разумеется, при оговоренном заранее списке вопросов и личности счастливчика.
Просьбу, вернее приказ, Министра Гарри воспринял не очень хорошо. У него не было никакого желания отвечать на вопросы, касающиеся его личной жизни. Хотя этой жизни и не было, по большему счету, но все равно, выставлять что бы то ни было напоказ не было ни малейшего желания. Но, в то же время, как это не отвратительно, Кингсли прав: с ним или без него, статьи о Победителе Волдеморта появятся, а так хоть можно не краснеть, читая очередной опус.
На следующее утро после суда Гарри проснулся в отвратительном настроении. Он опять полночи не спал, а под утро ему приснился кошмар с участием Скитер, Волдеморта, Сириуса и Рема. Появляться в Министерстве не было никакого желания, но сегодня утром должно было состояться долгожданное заседание Визенгамонта, касающееся Азкабана, и Кингсли очень просил прийти.
Помня о суде, Поттер с большой неохотой приказал Кричеру принести утреннюю прессу: если уж и будут шептаться, он хотя бы будет знать о чем и не будет хлопать глазами в ответ на вопросы и поддевки, не понимая, о чем речь. На удивление, все оказалось не так уж плохо: ожидаемых скандальных статей и кричащих заголовков с его именем не было. Кажется, кое-кто надавил на самых отпетых сплетнесобирателей.
Конечно, отсутствие скандала в прессе не избавила Поттера от вечного перешептывания, что сопровождал его в Министерстве, но он почти к нему привык, как привыкают к изматывающей мигрени. После полудня были назначены судебные заседания, и присутствовать на них у Гарри желания не была, поэтому он отпросился у Кингсли, спросив перед этим про дату встречи с журналистом.
— Завтра, во второй половине дня, согласен?
— Да, но после трех, Флер просила с ней встретиться.
— Отлично, мы с Каффом оговорили круг вопросов, зайди к Перси, он тебе даст список.
— Ладно, спасибо, — юноша повернулся к выходу, но Кингсли его окликнул:
— Гарри!
— Да?
— Завтра никаких особо важных дел нет, если хочешь, можешь утром не приходить, заодно выспишься. Ты плохо выглядишь.
Да, утром зеркало в ванной сказало, что цвет лица Гарри весьма подходит под цвет глаз.
— Спасибо, Кингсли.
В приемной Поттера поймал Перси. Помучив Гарри час с лишним вопросами разной степени идиотизма, он исчеркал своим мелким четким почерком несколько свитков и вручил их Поттеру вместе с перечнем вопросов. Можно было бы сесть за свой стол, здесь же, рядом с заваленным пергаментами и бумагами столом Уизли, и почитать, что для него придумал Перси, но шумное Министерство и взгляды окружающих порядком ему надоели, так что Гарри направился прямиком к каминам, кивая на приветствия и не отвечая на вопросы.
Он вернулся на Гриммо и читал вопросы и ответы вплоть до обеда. Съев без особого аппетита все, что ему приготовил Кричер, Поттер вернулся в гостиную, когда через камин к нему постучала Гермиона.
— Гарри, привет, это я. Не занят? Можно к тебе?
— Привет, Герм. Не очень.
Годы спустя Франко пытался понять, что сильнее мешало ему высказать все претензии в лицо Рону и Гермионе: был ли это страх остаться совсем одному, как в раннем детстве, до Хогвартса или нежелание ошибиться, как со Снейпом, когда были и доказательства, и свидетели, но в действительности все оказалось иначе. Слизеринская составляющая его характера советовала не показывать истинное отношение, затаиться, гриффиндорская прямолинейность — разобраться с этим как можно быстрее. В тот день Гарри прислушался к осторожности, потому что что-то выяснять и спорить после дебатов в Министерстве не хотелось совершенно.