Кое-как приведя себя в порядок, Поттер попытался доплестись до кухни, но на полдороге его поймала заявившаяся в несусветную рань (ну как рань, вообще-то шел первый час дня) Грейнджер. Вот чего у нее никогда не отнять, так это быстрой и точной реакции на экстремальную ситуацию. Мгновенно оценив сухую горячую кожу и мутный блеск глаз Гарри, она тут же позвала Кричера, и они в четыре руки захлопотали над парнем. Буквально через десять минут он был уложен в кровать, закутан одеялом и напоем Бодроперцовым.
С некоторых пор Гарри терпеть не мог собственную слабость и беспомощность, поэтому, как только ему стало лучше, а нос вновь обрел способность дышать, он выбрался из-под одеяла и появился на кухне, вызвав со стороны Кричера, Гермионы и примчавшегося на помощь друзьям Рона бурю негодования. Он отнекивался, как мог, и заверял непрошеных нянек, что с ним все нормально, но внезапный приступ тошноты свел на нет все его усилия. Его вернули под одеяло, не слушая возражений.
Как ни странно, первым тревогу забил Кричер, заметивший, что после зелий хозяину Гарри становится хуже. Потом это поняла и Гермиона, и на Гриммо была вызвана мадам Помфри — единственная целительница, которую к себе хоть как-то подпускал Гарри. Проведя диагностику, колдоведьма в срочном порядке известила Кингсли Шеклболта: налицо была невесть откуда появившаяся непереносимость Бодроперцового зелья.
Когда Министр шагнул из камина в гостиной, Гарри уже стало лучше. Гермиона, узнав, что у Поттера простуда, а зелья давать нельзя, сообразила купить в магловской аптеке те препараты, которыми девушку в детстве от простуды лечила мама. Действовали они, конечно, не так быстро, как зелья, но иного выхода пока не было.
Не знающая ни о новом статусе Гарри, ни о проведенных ритуалах мадам Помфри пришла к выводу, что подобная реакция организма юноши — следствие нестабильности магического ядра, о чем и заявила Министру. Сначала тот забеспокоился: неужели зелья мастера Смита привели к подобному, — но, когда Гарри виновато признался, что про зелья забыл, с трудом подавил вспышку ярости.
— Гарри, неужели ты не понимаешь, что натворил?
— Но, Кингсли! Мне же стало лучше, палочка начала слушаться, вот я и подумал, что все хорошо! — виноватый вид героя вселял надежду, что тот понял всю глубину собственного заблуждения и глупости.
Шеклболт только устало вздохнул (временами он понимал антипатию Снейпа). Он заставил Гарри позвать Кричера и велеть тому следить за регулярным приемом тех редких зелий, что порекомендовал для недужного героя один из самых уважаемых сотрудников Отдела Тайн.
Если б в комнате присутствовал кто-нибудь из Дурслей или тот же Снейп, Поттер так легко бы не отделался: уж они-то знали, что такой убито-виноватый взгляд у мальчишки был тогда и только тогда, когда тот врал самым наглым образом, и чем виноватей он становился, тем больше фактов он скрывал. Министр, само собой, этого не знал, а потому раскаяние Гарри он принял за чистую монету.
Как Гарри не сопротивлялся, зелья из шкатулки пришлось пить. На бутылочки было демонстративно наложены следящие чары.
К пятнице его настроение было ниже некуда: он оказался заперт в доме. На улицу выходить запретили, к крестнику не пускали, в доме постоянно то Рон, то Гермиона, то Джинни, а значит доступ к закрытой секции перекрыт. Все это сопровождалось периодически подскакивающей температурой и общей слабостью. Еще и Джинни принялась командовать как у себя дома, взяв моду спорить с Кричером по делу и без. Все это бесило донельзя.
Франко и сейчас резко отрицательно реагирует на любую попытку посторонних контролировать его поступки. Эта редкое упрямство и несговорчивость частенько приводили то к потере работы, то разрыву отношений, то к поспешному бегству в другой город. Не сказать, что он об этом жалеет — не для того он начинал жизнь с чистого листа, чтоб плясать под чью-то дудку, — но собственное неумение находить компромиссы временами вызывает досаду.