— Что это было? — спросил я Асю, когда она, кончив играть, отошла от рояля.
— Вальс Шопена, — ответила она, садясь рядом на подоконник.
— Вы собираетесь писать о Бородине? — спросила она.
— Не знаю. А что?
— Да так, ничего, — отозвалась Ася. — Просто я подумала: что вы в нем интересного могли найти? Человек-то он вроде обыкновенный. Ничем не примечательный…
— Почему же, Ася, — не согласился я, вспомнив Бородина. — Да и вообще многое ли мы с вами знаем о людях, чтобы судить о том, интересные они или нет. Мы слишком поспешны в своих оценках.
Ася ничего не ответила, то ли согласившись со мной, то ли оставшись при своем мнении.
На улице послышались возбужденные голоса. Парни, собравшиеся караулить солнце, весело обменивались впечатлениями о своей удачной вылазке на чей-то огород, охраняемый злой собакой, которая, однако, ни разу не подала голоса, потому что уже заранее была приручена ими. Парни забрались на доски под окнами школы и стали дурачиться на них, прыгая, раскачиваясь, норовя столкнуть один другого. Нам хорошо были видны эти парни, мы же от них были загорожены разросшимися под окнами тополями.
Вдоволь надурачившись, парни двинулись дальше, в поисках новых забав.
Над деревней снова нависла тишина. Было слышно, как на колхозном пруду заливаются лягушки, словно соперничая в мастерстве. Из общего хора выделялся голос одной солистки, выводившей свое бре-ке-ке звонче других.
— Хорошо у нас, — сказала Ася, открывая окно. — Такая тишь.
Я хотел что-то ответить ей, но тут в ночи где-то в середине деревни прогремел выстрел, и вслед за ним послышался истошный человеческий голос, взывающий о помощи. Ужас, какой-то первобытный страх был в этом крике.
— Ой, что такое? — Ася испуганно соскочила с подоконника.
Если бы я знал. Грохнул второй выстрел. Голос смолк. Мы выскочили из школы и побежали туда, откуда прозвучали эти два ружейных выстрела. В домах захлопали двери, перепуганные, плохо соображавшие со сна люди не могли понять, что же такое происходит в их деревне.
Школа была на краю деревни, и пока мы прибежали к месту происшествия, тут уже толпился народ. По высокому в резных балясинах крыльцу я сразу же узнал дом бригадира. Свет электрической лампочки на столбе и из широких окон сторосовского дома освещал возбужденные, перепуганные лица людей, которые горячо и шумно обсуждали случившееся.
— Только стала укладываться, — говорила наша бригадная повариха Катя, — вдруг слышу, как жахнет из одного ствола. Потом слышу, кричит человек, батюшки, не иначе как убили. У меня ноги так и подкосились.
Катя даже присела, показывая, как это было.
— Потом слышу, как жахнет из другого ствола. Ну, думаю, все, добил, горемычного.
— И зачем эти ружья им держать разрешают? — откликнулась незнакомая мне женщина. — В Сковородино вот так же один своего соседа убил. В лесах все перестреляли, так стали за людьми охотиться.
Расталкивая локтями любопытных, я протиснулся в центр круга, куда было обращено внимание собравшихся. Поначалу я не поверил своим глазам. Там, на пятачке, с ружьем в руке, в порванной окровавленной рубахе стоял Бородин. Неподалеку от него, судорожно всхлипывая, держась руками за живот, видимо его жертва, возился на траве какой-то мужчина. Лица его я не мог разобрать, так как оно также было в крови.
Я во все глаза глядел на Бородина. Откуда у него это ружье? По крайней мере, в доме я его ни разу не видел. И с кем решил Бородин сегодня в ночь на петров день свести свои счеты? Какая чертовщина, подумал я, и окликнул своего хозяина.
Он недоуменно, с трудом соображая, кто бы это мог его звать, повел головой по сторонам.
Я отделился от толпы.
— А, это ты? — удивился он, и тут я заметил большую ссадину на его виске и разбитую, запекшуюся кровью губу.
— Что случилось, Василий Петрович?
— Так, пустяки, — устало отозвался он, обернув лицо к дому Сторосова, где в коридоре слышался подозрительный шум. Должно быть, звонят в район, чтобы вызвать милицию, забрать Бородина, — почему-то решил я.
Корчившийся на траве мужчина с трудом, кряхтя, стал подниматься. На помощь ему бросился пацан лет четырнадцати, которого я, кажется, видел сегодня вечером под ветлами.
— Отойди, — зло выкрикнул мужчина, — чтобы я тебя, поганца, больше не видел.
Парень испуганно отшатнулся к толпе, словно ища у нее защиты.
Я абсолютно ничего не мог понять.
Все так же кряхтя и сплевывая, мужчина подошел к Бородину.
— Свидетелей бы надо взять, — сказал он. — А то из правого в виноватые угодишь.
Бородин, как-то странно усмехнулся.
— За себя, что ли, боишься?
— А за тебя, что ли? Тебе-то что!
— Да ладно, не дрейфь, Старков. Ступай лучше умойся. Или до завтра будешь ходить так?
— Вещественное доказательство, что ж ты хотел, — отозвался тот, кого звали Старковым. Что-то знакомое вспомнилось мне. Но что? Неужели тот самый боцман Старков, о котором рассказывал Бородин. Так, значит, он тоже живет в Студеном, в одной деревне с Бородиным? Ну и ну!
Бородин не сводил глаз с освещенного крыльца сторосовского дома.
Старков подвинулся ко мне.
— Ухлопал бы меня Сторосов в два счета, если бы вот не он!
— Да ладно, хватит народ пугать, — отозвался Бородин.
Но Старкову после пережитого хотелось выговориться:
— Мой стервец в огород к Сторосову полез, будто своих огурцов мало, ну тот его схватил и давай охаживать, мой кричать, я вызволить его хотел — ну мы и сочкнулись. А кулак у Сторосова вон какой — быка свалит. К тому же пьяный. Потому я палку схватил, а он это самое ружье. Первый раз промазал, а второй бы наверняка был мой. Да вон он, — Старков обернулся к Бородину.
— Ладно, хватит, — нетерпеливо перебил тот, — оба хороши.
На крыльце дома объявилась молодая женщина в халате, — видимо, сторосовская супруга.
— Ружье отдадите, или как? — спросила нерешительно она.
Бородин, словно только сейчас вспомнив о нем, поднял ружье, посмотрел на него, разломил стволы, видимо еще раз желая убедиться, что они пусты, защелкнул замок и закинул ружье за спину.
— Там видно будет! — ответил он и, обратившись ко мне, сказал: — Пошли домой!
Решив, что больше ничего интересного не произойдет, люди стали расходиться. Я простился с Асей и поспешил следом за своим хозяином, который, придерживая приклад ружья, шел крупным шагом. Заслышав мои шаги, он оглянулся, потрогал припухший глаз, губу.
— Красив я? — спросил он, угрюмо улыбаясь.
— Красив!
Он и впрямь меньше всего походил на потерпевшего, казался скорее даже победителем.
— Достанется мне теперь на орехи, — усмехнулся Бородин. — Моя ведь разлюбезная из города вернулась! Ночным приехала.
Жена Бородина — маленькая женщина с добрым лицом встретила нас на крыльце. Она уже обо всем знала и, бегло окинув мужа, нисколько не стесняясь меня, набросилась на него. Голос у нее был резкий, неприятный.
— Посмотри, на кого похож! — двинулась она навстречу мужу. — Нет, ты только посмотри.
Лицо его при этих словах передернулось словно от боли, и он, поставив в угол ружье, устало махнул рукой.
— Чего машешь, — не унималась она. — Тебе всегда больше всех надо. Кто просил тебя встревать в эту драку? Кто? Они сами без тебя разберутся. Тоже выискался мне защитник. Нашел за кого заступаться. Да случись что с тобой, Старков и пальцем не пошевелит. Нет, видимо, был дураком, дураком и помрешь.
При этих словах она постучала по своему маленькому лбу.
Было видно, что Бородин не имел ни малейшего желания продолжать начатый женой разговор.