На шестке таганок, под ним пылают сухие щепки. Сверху объемистая сковорода. Жарится картофель с бараниной и луком.
Еще у нас за столом мордвин Михалкин, член уисполкома. С ним-то мы сегодня и едем в Барсаевскую, мордовскую, волость проводить пробные умолоты ржи.
Певучим голосом, поправив волосы, рассказывала Соня, как в прошлое воскресенье после утрени отец Федор вышел на амвон произнести проповедь. Он никак не мог забыть, что у него нашли и отобрали припрятанный в гробах и ульях хлеб.
Он то просил, то грозил, чтобы ему вернули хлеб.
«А не вернете, слышь, то станет вам хлеб этот поперек горла и животы ваши распухнут, утробы лопнут. И утонете вы, слышь, в крови зловонной».
— «Изыдьте вон, — передавала Соня, подражая голосу отца Федора, — кто протянул руку на мой хлеб, трудом и потом добытый. Изыдьте вон, грабители, из храма, где я служу богу сорок лет!»
И когда, слышь, он дошел до этого места в своей проповеди, в церкви поднялись шум и крики.
«Сам изыдь, антихрист в рясе!»
«Служил сорок лет, а толку нет».
«Мужики, — выступил Осип, — это что же? Это как понять — изыдь?»
Все в церкви пришло в такое движение, что ничего но слышно и не видно. Тут еще туча поднависла и закрыла окна. Гром загремел. Это еще более разъярило отца Федора.
«Слышите, слышите? — закричал он. — Бог послал на ваши головы гром и молнии. Антихрист пришел на землю. Молитесь! Все на колени!»
И сам первый упал на колени. А за ним с воем и плачем упали на колени несколько старух.
— Тут-то, — передает Соня, — и случилось самое главное. Припадочная старуха подбежала к священнику, схватила его за нагрудный крест и потащила.
«Сгинь, сгинь, сатана!» И так сильно дернула, что отец Федор упал лицом вниз.
Вот с него, лежащего навзничь, старухи — да, да, старые женщины — и начали снимать рясу. Но в это время подошли церковный староста и другие. Они подняли отца Федора. Лицо его залито слезами, глаза ничего не видят.
«Отец Федор, — начал церковный староста, — опозорили вы святой сан».
«Лишить его!»
«Расстричь из попов!»
«Не нужно нам такого!»
Эти голоса я сама слышала, а что каждый в отдельности кричал — где же разобрать. И вот сам отец Федор медленно встал и начал снимать рясу. Остался в одном подряснике. Ушел в алтарь, сел там на стул и опустил голову.
«Прихожане, идите домой, — объявил церковный староста. — Обедни не будет».
Кто-то предложил:
«Пущай отец дьякон отправит. Он и попом будет».
Начали выкликать моего папашу. А он спрятался на левом клиросе и не выходит оттуда. Все-таки его вывели. Отец струхнул.
«Служить не буду! — кричит он. И как обухом по головам: — Бога нет! Обманывали мы вас. Простите, Христа ради».
И опять скрылся на клирос. Я-то знала, что это брат мой Николай уговаривал отца. Он — красный офицер. «Как же, говорит, у меня, красного офицера, отец в дьяконах? Зачем тебе это? Землю как ты пахал, так и паши. Позорно обманывать народ».
— Вот и осталось наше село без попа и дьякона, — заключила Соня. — Церковь пуста.
Некоторое время мы молчали.
— Что скажешь, Иван Павлович? — обратился я к предчека.
— Да это не первый случай в уезде, как ты знаешь.
— Дядя Андрей, а ты как мыслишь? — спросил я.
Рассказ Сони Андрей слушал внимательно, иногда таращил глаза, иногда усмехался.
К религии он не был особенно почтителен, как и его кум-шабер Крепкозубкин Василий.
— Это ты о чем, зятек?
— Да о том, тестюшка: ведь церковь-то пуста. И сразу в ней две вакансии. Как помышляешь?
— А отвечу так: поскольку ваканции слободны, я одну займу.
— Это какую, борода?
— Замест попа.
— А дьяконом сына своего Абыса?
— Не-ет, — он усмехнулся. — Абыса — не-ет. Он все церковно вино выглохтит. Ведь там у них небось запас.
— Кого же ты изберешь в дьяконы, Андрей?
— Как кого? Грамотея.
— Где ты его найдешь? — привязался я к нему.
— Как где? А ты? Разь ты откажешься. Мы с тобой такую обедню отчубучим, хоть ноги выноси.
— Да я же большевик, дядя Андрей.
— Вот такой-то мне и нужен. С большевиком сподручнее работать. Власть не обидит, а еще способья нам даст на прокормленье. В виде ссуды, как из кредитного товарищества. Идешь?
— Иду, иду, дядя Андрей. Вот отрастут волосы — и запишусь в дьякона.
— Больше мне, как попу, ничего и не нужно. Только кто нас посвятит? — осведомился Андрей.