— Вон Иван Павлович, как предчека.
— Согласье даю. Теперь приложимся и «миром господу богу помолимся», — вдруг запел он.
Но Андрей не унялся.
— Теперь, как ты дьякон, бери себе по статье жену.
— Да где ее взять-то, борода? Может быть, ты мне сваляешь ее из пестрой шерсти?
— Зачем? Бери из духовенства. Вон Софью Павловну бери. И дом у них есть, и сад. И чем не дьяконица!
— Взял бы, да не пойдет за меня.
— А не пойдет, жалобу на нее в духовну консисторию. А там ей такое скажут… Да врешь, пойдет она. Не пойдет, бери мою Любку. Три пары валенок в придачу, зеркало с ангелом и часы с музыкой.
Так расщедрился Андрей, а в глазах хитрая ухмылка.
— Нет, борода, народ роптать начнет. Скажут — родные, у них сговор, грабеж. И по шеям надают.
— Вот беда-то! — догадался Андрей. — Надают. Народ у нас такой. Свергнут. Ну, тогда я снимаю с себя сан и ризы. Долой! А ты?
— Я тоже снимаю подрясник. Долой!
Так мы с Андреем всенародно отреклись от духовного сословия, чему были свидетели за столом.
После завтрака Андрей пошел запрягать лошадь. Предстоит не близкий путь по пыльной и ухабистой дороге, да еще в такую жару.
Посмотрел я на Соню. Она о чем-то задумалась и, кажется, загрустила. Жалко стало ее. Не с кем в селе ей поговорить, слова молвить. Правда, у нее есть подруга, крестьянская девушка Уляша, умная, развитая. С ней-то давно, еще с детства, дружит Соня.
Но Соня, когда вчера мы подбирали книги для библиотеки, будто невзначай обмолвилась: «Брат зовет на фронт».
Вот теперь я решил спросить ее:
— И ты решила ехать с братом?
Соня вскинула на меня голубые глаза и, чуть улыбаясь, ответила:
— Сначала поступлю в Пензе на курсы сестер.
— А потом?
— Потом уеду. Может, к брату в полк попаду, а не к нему, так все равно. Может, в госпиталь.
— Как же с библиотекой? Кто будет ведать ею?
— Уляшу подготовлю. Она уже работает со мной. Она на днях в комсомол вступила. Из нее будет толк.
Хорошо рассуждает Соня. Итак, она решила быть медицинской сестрой. Что ж, дело хорошее. И все же что-то щипнуло меня за сердце. Подумалось: ведь войне и конца не видно, могут ее и убить. И возможно, что вижу ее в последний раз.
Андрей запряг лошадь, позвал Соню, прихватил тюки книг, и мы вышли из дому. Соня попрощалась с хозяйкой и остальными. Герасим открыл ворота, Андрей вывел лошадь на улицу.
Мы с Соней остались вдвоем. Чувство неловкости и укор совести испытывал я. Слов не находилось. Наконец она сама начала:
— Прощайте, Петр Иванович.
— Почему «прощайте», Соня? До свидания. Мы же увидимся.
— Не знаю.
И она обняла меня и поцеловала. Поцеловала и отвернулась.
— Ты что, Соня, что?
Я увидел на глазах ее слезы.
— Что, что. Просто так.
Потом строго сказала:
— Береги себя. В городе разные слухи.
Подумав, Соня взяла меня за руки, особенно бережно за левую, все еще забинтованную, и посмотрела в глаза пристально.
Вот что, Петр. Будущее нам неизвестно. Кто где из нас очутится — вопрос. Но я тебе повторяю, нет, настаиваю: как только представится случай учиться, учись. Твои статьи и стихи в газете я читала. Из тебя что-то должно получиться. Может быть, даже писатель. Опыт жизни ты накопил. Нужны знания, то есть образование. Ты слышишь?
— Слышу, Соня, спасибо.
— Ах, в Москву бы тебе! Там в здании бывшего Шанявского университета, как брат мне говорил, осенью открывается пролетарский университет. Стремись в него через губком попасть. Заранее подай заявление.
— Постараюсь, Соня.
Андрей терпеливо ждал, когда мы окончим разговор. Видимо, думал, что мы о любви воркуем.
— Ну, пока, Петр, до свидания.
Я проводил ее до подводы. Она взобралась на кипы книг, поверх которых лежало сено, и лошадь, отстоявшись за эти дни, крупно зашагала.
В ожидании лошади из увоенкомата Михалкин принялся набивать трубку, а Иван Павлович, побывавший в двух селах, поделился с нами своим опытом, рассказал, как происходит замолот ржи.
— Дело, друзья, более трудное, чем организовывать комбеды или производить обыски у кулаков. Тут ты к каждому идешь на гумно, на ток. Что называется, лезешь рукой за пазуху. Сначала мы сделали одну ошибку. Предложили самому хозяину с его семьей обмолотить крестец, четырнадцать, значит, снопов. Провеять и смерить, сколько намолочено. Потом установить, сколько телег он накосил. А в телеге, как известно, семьдесят снопов, то есть пять крестцов. Вот и умножай. Целая арифметика. А ошибка была в том, что хозяину совсем невыгодно начисто выбить зерно из снопов. Ударит он цепом слегка, перевернет сноп другим боком, еще ударит раз пять. И половина зерна в снопе останется. Вот и учти. Поэтому для замолота мы решили брать с собой членов комитета бедноты и комсомольцев. Эти молотили чисто, беспристрастно.