— Вся одинакова. Коль замолот — так для всех. Самому хочется знать, какой урожай даст десятина.
— А сам ты как думаешь?
— Вкругах пудов по семьдесят. Может, у кого и больше.
Прислушиваясь к их разговору, я в это время смотрел на поповские клади. Одна из них почата для молотьбы. Я прикидывал — сколько же телег в каждой и сколько всего.
— Михалкин, никак не угадаю, сколько телег в этих кладях.
Мне за него ответил старик Петр:
— С десятины священник снял по двадцать пять телег. А урожай десятина даст ему смело сто пудов. Вот и помножай. Пятнадцать десятин на двадцать пять телег.
Я перемножил.
— Триста семьдесят пять телег.
— Теперь — сколько зерна всего будет? Помножь на четыре пуда с каждой телеги.
Я нашел прутик от метлы и на току перемножил поповское зерно.
— Полторы тысячи пудов, — объявил я с каким-то даже испугом.
— А может, и больше, — равнодушно заметил старик.
Возле молотилки о чем-то вдруг суматошно, ералашно загалдели в несколько голосов.
— Станови-ись! Пуща-ай! Погоняльщик!
Это прокричал опытный задавальщик. Он был в выпуклых очках. Ему обещали полпуда ржи за день работы.
Погоняльщик, расторопный малый, взмахнул бичом, щелкнул в воздухе, гикнул на лошадей, а один из мужиков подошел к маховому колесу, сдвинул его с мертвой точки, и маховик пошел все быстрее и быстрее. Сначала загудел, потом завизжал зубастый барабан; задавальщик, перекрестившись, пустил первый разрезанный сноп. С гулом, ухнув, проглотил барабан сноп и выбросил солому на длинную решетку, сквозь которую осыпалось верно.
— Давай! Давай! — послышался оклик задавальщика, которым он подгонял всех и особенно бодрил себя.
Мякинная пыль поднялась возле барабана, окутала веялку.
Три воза снопов были обмолочены. На смену им привезли еще три от других хозяев. Секретарь комбеда записал в тетрадку, сколько «потянул» первый замолот. Рожь высыпали в глубокую телегу на полог. Туда же пойдет следующая.
Пришел с других токов Никишин. Там тоже наладили молотилки, и издали был уже слышен гул барабанов.
Михалкин рассказал Никишину о том, что придумал Яков. Никишин одобрил и послал парня, чтобы передал старшому тока — брать из кладей по четырнадцать снопов.
Солнце взошло довольно высоко, с полей подул прохладный ветер. Невдалеке расстилались яровые поля. Овсяные, серебристые, уже поспели, и их вот-вот надо убирать; просяные, с желтыми кистями, шелестели от ветра. Поспела чечевица, цвели подсолнухи. Все это зрело и обещало неплохой урожай.
Только надо вовремя убирать. Убирать, а народу в селах мало. Кто на войне, кто инвалиды, кто скрывается — дезертир. Остались женщины, подростки да старики. А дороги каждые рабочие руки. Лето, видимо, будет дружное, а на некоторых полосах еще рожь не скошена. Косить некому. Комитеты бедноты не могут охватить всю работу. В иных селах комбеды из вдов и солдаток создали группы, чтобы работать вместе. Кто косами косить, кто серпами жать.
Это были группы по совместной уборке урожая. Первым положил начало Федя, предкомитета Горсткинского волсовета.
«Что ж, — думаю я, глядя, как задавальщик ловко задает в барабан ржаную розвязь, — нынче это группа по уборке урожая, а завтра, может быть, уже товарищество по совместному севу озимых. А там пойдет и пойдет — вплоть до артельного дела или до коммуны, как это уже есть в селе Калдусах и других селах. Артельное дело для мужиков привычное. Что будет дальше — жизнь покажет. „Придут новые времена, будут новые песни“, — говорил Степан Шугаев».
Привезли еще три телеги снопов. К задавальщику подходят Михалкин с Яковом. Сквозь рев барабана, окрики погоняльщика не слышно было, что сказал Михалкин задавальщику. Михалкин снял с себя пиджак, остался в гимнастерке и стал на место задавальщика. Тот передал ему очки, которые Михалкин протер о гимнастерку и надел.
Незагруженный барабан загудел сильнее, затем, блестя зубьями, завизжал во всю силу.
— Давай! — крикнул Михалкин.
Не только мне, но и всем было интересно, справится Михалкин не со своим делом или только решил похвалиться. Но вот Михалкин пододвигает к себе разрезанный сноп, подхватывает его левой рукой, встряхивает и равномерно пропускает в зубастую пасть.
С глухим ревом выбрасывается на ту сторону солома, ложась на длинную решетку. Еще сноп, за ним и еще. Михалкин уже покрикивает. Видимо, раньше был задавальщиком. Как он ловок, Михалкин, как гибок! Тонкая, сухопарая фигура его слилась с барабаном, вросла в работу. Снопы то и дело идут к нему с разрезанными поясками, и он берет их не глядя.