Скоро вышел на луг. Виднелись несколько дворов. Это выселки. А в стороне от них — высокое двухэтажное строение с широким, как мост, подъездом вверх. То был огромный амбар кредитного товарищества, выстроенный еще до войны. В него раньше ссыпали хлеб в уплату взятых денег из «кредитки». Теперь амбар пуст.
Мне идти мимо него. Уже поравнялся с ним и хотел шагать дальше, как вдруг из щели нижних ворот мелькнул огонек. Может быть, мне показалось? Нет, мелькнул, и скрылся, и снова мигнул.
«Кто бы мог там быть? — подумал я. — Воры? Но что воровать? А-а, доски от сусеков».
Осторожно подошел к стене, прислушался. Явственно донесся сквозь толстую стену стук. Кто-то несколько раз стукнул, затем перестал, как бы пережидая, и вновь застучал.
«Доски отколачивают, мерзавцы. На свои сусеки берут. Узнать — кто. Подсмотреть, а самому не показываться».
Еще прислушался. О чем разговор — не разобрать.
«Накрою. В случае чего есть чем ответить», — решил я, ощупывая наган во внутреннем кармане.
Только хотел открыть ворота, как одна дверца распахнулась сама, а навстречу мне чуть не в лицо полетела куча мусора и пыли. И метла возле моего носа.
— Кто тут? — испуганно окликнул меня женский голос.
— А тут кто?
Пыль стояла во всем огромном и гулком амбаре. Несколько женщин мели, скребли сусеки, кто-то усердно стучал.
Два фонаря по концам. Один здесь, второй у дальней двери. И в сусеках, идущих чуть не с потолка, тоже видны отсветы.
— Оля, с кем ты там?
Это голос Сатарова. Оля — его жена. Боевая, шустрая и горластая, как и ее муж.
— Тут какой-то человек пришел.
Она не узнала меня. Да и я ее давно не видел. Живем на разных улицах.
— Александр! — закричал я, проходя в глубь амбара.
— А, это ты! — заорал он радостно.
Несколько человек стояло у противоположной двери.
— Ба-а! — навстречу мне шел Илья. — Ты что в такую рань?
— Доброе утро, братцы.
Здесь и Григорий-матрос и Сорокин. Словом, чуть не весь комитет бедноты.
— Какого ты лешего не спишь? — спросил меня Илья.
— А вы что не дрыхнете?
Сатаров заржал. Указал на меня.
— Он хите-ор. Свиданье назначил моей Оле. Глядь, не вышло. А?! — обратился он теперь к жене.
— О-ох, носатый. Да ежель б мы захотели, аль в лесу места нет?
— В лесу, дура, сыро. Насморк схватишь. И зачем ты оскорбляешь мою личность?
— Что мне твоя личность! Вот чуть-чуть Петра Ивановича метлой по носу не задела. То-то бы чихать начал.
— «Чихать», «чихать», — передразнил жену Сатаров. — Заговаривай зубы…
Уж если начнут трунить супруги друг над другом на собрании или где — только слушай!
— Нужны мы ему такие! — продолжала Оля. — У него небось есть своя. Краля. Кровь с молоком.
Все затихли. Насторожился и я. Потом Сатаров спросил Олю:
— Это кто же такая краля?
— Уйди прочь! Подметать надо!
— Нет, говори. Мы, как чуть что, самогонки наварим и женим его.
— Женишь его, поди-ка! Он теперь вроде городской стал.
А любопытствующие женщины, как суслики из нор, высунули головы из сусеков и смотрели на меня.
— Будет вам! — заявил Илья. — Совсем смутили человека. Жени-ить. Да разь он женится?
— Так и будет весь век холостым? — послышался голос из сусека, такой тонкий, протяжный.
Я узнал ее голос. Это — Устя, жена Авдони безногого, моего товарища. Устю мать моя с самого детства прочила мне в жены.
— Здравствуй, Устя!
— А что ж! Это ты правду не будешь жениться?
— Но на ком. Ведь тебя за меня не отдали.
— А ты и не сватал… У тебя где-то в Горсткине есть. Или, я слышала, тебе там отказная?
— Отказная, Устя. Слава богу.
Опять Ольга вступилась:
— Он в своем селе возьмет. Шика-арную!
— Шинкарку? — переспросила Устя.
Илья громогласно, как пророк, произнес:
— Петр Иванович не дурак. Ему революцию продолжать надо. И женится он только после полной победы социализма на всей земле… Вон как! Правильно?
— Бабы, светает, за дело! — приказал Григорий-матрос.
Оля, проходя мимо меня, погрозилась метлой и тихо, одними только губами, промолвила:
— Скажи спасибо, что про… Соню смолчала.
— Спасибо, — усмехнулся я.
Женщины опять принялись за работу.
Мужчины вышли на улицу и уселись на старые бревна.
— Мы думали, нам одним не спится, — сказал Илья. — Глядь, и тебя сон не берет.
— Меня, верно, не берет. Это всегда так под первый день. Только вот что…
И я шепотом рассказал им, что узнал от Насти и матери.
Известие их ошеломило. Они долго молчали.