Женился он не просто на безобразной девице-поповне, а на богатом приходе, оставшемся после смерти священника. У священника дочь была одна-единственная. И все имущество: дом в семь комнат, надворные постройки, сад, шесть прилегающих больших и малых деревень, входивших в приход, сорок пять десятин церковной самой лучшей земли, лошади, коровы — все это и многое другое досталось молодому красавцу попу. Попадью он не любил, но она его любила страстно и ревновала. Он ей изменял, и однажды от связи с кухаркой Дарьей появился на свет божий сын Васька, которого поп возлюбил и держал при себе. Сын прислуживал ему в церкви.
В отместку попадья, не будь дура, тоже изменила своему владыке с холостым учителем. В положенный всевышним срок появилась на свет Зоя, обликом разительно похожая на учителя.
Так народилась в семье трагедия. Ревность, ссоры — без счета. Мужики, особо досужие бабы все это знали, но помалкивали.
Несмотря на свою внешность, да еще близорукость, Тоня была всех умнее. Она знала себе цену и ждала в мужья солидного поповича, но просчиталась. Ей уже «четверть века», а желанного красавца с пышными волосами все нет и нет. Теперь уже поздно. Духовенство вышло из моды. Больше того, иные священники всенародно каются, заявляют, что бога вроде нет и не было, что они обманывали народ. Срезают ножницами гривы, становятся — через уоно — или сельскими учителями, или же секретарями сельских Советов, а некоторые — бухгалтерами.
Так, раздумывая — совсем, кажется, ни к чему — о судьбах поповен, до которых нет мне никакого дела, я приближаюсь к дому попа. Мне идти мимо него, а там лесом — к амбару. Случайно взглянув сквозь изгородь, я увидел букет поповен на крыльце в сиреневом густом палисаднике. Тоня вязала, Зоя читала, Леля с Олей играли в карты. Все они ворковали писклявыми голосами, только выделялся низкий голос Зои.
Но подсматривать долго не пришлось. Мне вдруг почудилось тихое пение, идущее не то из дома священника, не то из-за их сада. Пение было церковное. Вот оно все громче, все явственнее.
Быстро отойдя от ограды, я завернул за угол дома — к поповскому саду. Верно, поют. И поют, мне кажется, заупокойную. Вот уж близко слышится печальное, протяжное:
Но почему же несут мертвеца не улицей, как всегда? И почему церковь не открыта и колокола вперебор не звонят?
Пение услышали и в сельсовете. На крыльцо вышли люди, среди них Крепкозубкин, матрос Григорий и другие.
Из окон ближайших изб высунулись головы. Люди осеняли себя крестным знамением и творили молитву. покойников — кто бы они ни были — принято уважать.
Пели два баса, тягуче, грустно. Вот к мужским голосам присоединились женские:
Пока не видно, несут ли покойника гумнами второго общества или, может быть, прямо на кладбище, чтобы не платить попу за похороны. Такие случаи бывали. Вернувшись с фронта, солдаты, умирая, строго наказывали, чтобы их хоронили без попа.
Но кто же умер?
Мне вдруг почудилось, будто среди пения возникли спор, крик и, что совсем удивительно… смех!
Народ бежал к поповскому огромному саду. Бежали и мужики, больше всего женщины. Некоторые… смеялись! Чему смеялись? Иные, приостановившись и еле дыша, хватались за животы и хохотали в голос. Это вместо того, чтобы погрустить, поплакать!
Несколько старух, любительниц похорон и поминок, тоже приостановились, начали всматриваться. К ним подбежали ребятишки, что-то крикнули им и стремглав кинулись дальше. Старухи горько усмехнулись, другие сердито плюнули и пошли восвояси, не оглядываясь.
Григорий сошел с крыльца. Увидев меня, он помахал рукой по направлению к саду.
Я не любил похорон, покойников. В детстве мне с отцом много раз приходилось читать по ним псалтырь днем и ночью. Опротивели слезы — искренние и притворные, — причитания старух, толчея народа и разные пересуды. А покойнику все равно. Лежит и лежит со скрещенными руками.
Да это голос моего отца! Стало быть, вместо того чтобы делать у попа замер хлеба, он побежал на похороны? А где отец, там обязательно и Осип. Вот его басок. А еще говорил отец, что он не ходит в церковь, не поет на клиросе.
Пойду-ка обругаю отца за измену, за предательство при всем народе. Вон и мать моя идет. Строгая такая. Она мне поможет. А если ты, отец, дал слово, крепись…