А как хорошо до восхода солнца косить овес, захватывая острой косой с грабельцами, и класть его в ряды. Ровными, как холст на лугу, ложатся эти ряды.
Молотить овес тоже весело. Два-три хороших удара цепом — и сноп уже осыпает с себя серебристые крупные зерна. Они взлетают и, падая, обсыпают голову, брызгают в лицо.
Люблю овес — хороший, белый, крупный.
Люблю овсяный кисель — горячий, пахучий, сдобренный конопляным маслом…
Поднялись и просяные загоны. Широколистые стебли уже отошли от земли и тянутся вверх, пытаясь догнать овес. Но просяным посевам яростный враг — сорная трава. Просо нежно, как младенец, чувствительно, оно любит мягкую, влажную землю и боится соседства самого жадного врага, пьющего соки земли, — тяжелого осота.
Не менее опасное соседство для проса — березка-ползунок. Она не лезет вверх, как нахрапистый осот или козлец, а лукаво стелется понизу, воровски прячась под листьями. Лишь когда ей самой становится тесно внизу, она длинными нитями со множеством нанизанных бело-голубых чашечек цветов обвивает просяные стебли и душит их.
Не легко выдрать из земли березку, оторвать ее, снять со стеблей проса. Цепко держится этот паразит за жизнь.
А там, где просо посеяно на низинах, на кислой почве, буйно растет красностволая кислица, похожая на гречу. Кислица — дружное семейство. Она идет сплошной стеной, давя собою не только просо, но и сорные травы.
Много разных врагов на полях. Иногда вдруг появится дикая сурепка, обитательница ржаных полей, — и, гляди, все в желтом цвету. Или на чечевицу нападет цепкая трава — череда. Выполоть ее нет никакой возможности. Только после молотьбы можно ее отвеять, а семена сжечь. Одиночно растет в хлебах развесистый пахучий козлец. Его желтые головы, схожие с кистями рябины, можно увидеть издали. Под козлецом уже ничего не растет — так он жаден и могуч.
Но хуже всех, даже хуже синих, красивых васильков, нежно воспетых некоторыми поэтами, седая полынь. Она — владычица сорных трав. Не дергай, не жги ее весной на корню, не пропахивай, не борони — и она в два-три года покроет собою все поля и огороды.
С этими-то сорняками и борются сейчас полольщицы, мимо которых едем мы с Андреем. То тут, то там виднеются на загонах их согнутые спины.
Андрей задремал. Что там гадать! Пока я был в салотопне, он приложился к бидону. Спрыгнув, я пошел сзади телеги.
Вот уже близко полольщицы. Вероятно, они сильно утомились, так как то и дело разгибались, чтобы дать спине отдохнуть.
С большим любопытством уставились они на нашу подводу с дремлющим Андреем. Кто-то из них насмешливо что-то крикнул, но Андрей даже ухом не повел.
Затем свои взоры они устремили на меня. Каждый чужой человек всегда вызывает интерес, попадись он в селе или на поле.
— Бог помочь! — крикнул я им, остановившись, чтобы закурить.
— Иди к нам на помочь.
— Сейчас закурю. Попить у вас есть?
— Есть, да не про вашу честь, — ответила девушка с загорелым лицом, покрытым пылью.
— Ну, не надо, — отказался я. — А вот работаете вы плохо. Как на поденщине.
— А мы и так на поденной, — ответила пожилая женщина, передавая из фартука в фартук траву курносой девушке.
— Оно сразу видно. Лишь бы день прошел. За что только вам хозяин денежки отваливает?
— Куда едешь? — спросила девушка и вытерла пыль с лица. Она была хороша собой.
— Невесту сватать, — ответил я.
— Этого добра хватит, — подсказала пожилая и, шмыгнув носом, рассмеялась.
— На примете-то есть? — спросила вторая и лихо поправила платок.
— Есть, — задорно ответил я.
— Девка аль вдова?
— Пока не узнал. Говорят — незамужняя.
Это их повергло в веселье. Как же, едет человек сватать, а не знает кого.
— Сам-то небось женат уж раз десять, — опять проговорила старая. — Вам теперь воля.
— Я вдовец, — отрекомендовался им. — Трое детей, один грудной. Маму им ищу. У вас, случайно, нет подходящих вдов?
— С детьми аль как? — спросила молодуха.
— Мне все равно, лишь бы щи варила да кашу солила.
— Корова есть?
— Два ведра молока в день. Прокисает, не съедаем.
Они опять рассмеялись. Забавно чешет языком вдовец.
— Чем ты теперь, милый, занимаешься? — спросила молодуха и шагнула ко мне.
Надо бы идти. Андрей уехал далеко, и как бы холера лошадь не свалила его где-нибудь?
— Чем? Самогонку варю, на базар вожу.
— А если по правдышке? — серьезно спросила молодая.
— Тебе зачем знать?
— Больно интересно говоришь. И врешь ты поди, что такой. И одет не как все, а во френче,