— А как же. День думаю, ночь не сплю. Одеяло давно готово. Только жениха где-то собаки гоняют. Найди мне какого-нибудь замухрышку в городе.
— У вас в селе своих много, Саня.
— В селе? А я тут и жить не буду.
— Почему? — спросил я.
— Скучно, — ответила Санька, — вот почему.
Федя мрачно проговорил:
— Врет она. Скучно… У них гармонист… Ефимка… Красавец. Он тешит…
Санька так и вскинулась:
— Не в тот огород камешком запустил. Ошибся чуток.
— Говори, не в тот… Аккурат в тот… Каждый день ходит.
— А разь ко мне он?
— К кому же окромя? — И Федя подмигнул мне.
— Сам знаешь, кому беда, кому слезы.
— Вот я тебе подразнюсь! Больно скоро ты мне прозвище придумала.
— А ты не болтай зря, комбед несуразный.
Хотя я и догадывался, для чего этот разговор затеял Федя, мне все же было неловко. Санька явно злилась.
— Опять вы взялись ругаться, родня, — упрекнул я их.
— Да нет, мы шутя, — сознался Федя. И снова к Саньке: — Если Ефимка не к тебе ходит, Кузька — обязательно.
— Что Кузька? — вспыхнула Санька. — Ну что Кузька-карапузька?
— Бегает за тобой… Пятки обивает…
— А я его лупцую.
— Это правда, это да. Бьет она его при всех, — обратился Федя ко мне. — Парню гибель… Парню крах… Спасу нет… Влюблен по уши, да.
— Мало ли что ему втемяшится… И годов нет. Я старше.
— Тогда тебе, сестренка, бог прямой путь указал… на Ваньку. Сапожник — раз… Хромой — два… На войну не возьмут — это три.
Санька хотела что-то возразить, но лишь сверкнула глазами. А мне было очень интересно, как разговор дальше пойдет. Ведь Федя «наводит» его явно для меня. Недаром то и дело подмигивает мне. Но Санька крепится. Не выдает свою сестру Лену. Молодец девка!
Арина подоила корову и, войдя со двора в сени, заметила, что у нас сильно коптит лампа. Она привернула ее.
— Ельки с Анной все нет?
— Что тебе далась Елька? — с сердцем выкрикнула Санька.
Мать молча поставила на табуретку ведро с молоком, сняла с полки два пустых молочных горшка, достала цедилку и принялась процеживать пенистое молоко.
— Петя, парного хочешь? — предложила она мне.
— Мы скоро ужинать к вашим пойдем. Екатерина звала, — ответил за меня Федя.
В это время постучали в дверь. Сердце мое так и замерло. Санька быстро вспорхнула, чтобы открыть, но ее опередил Федя. Он был ближе к двери,
Я заметил, каким тревожным взглядом смотрела Санька на дверь, когда Федя, как бы нарочно, медлил снять щеколду. И ему, видимо, становилось не по себе: Мне тем более. Чувствовалось, что никому из нас троих, а может быть, и самой матери, почему-то не хотелось, чтобы вошла Лена.
Дверь открылась, и мы облегченно вздохнули. В дверях стояла с покрытым пылью лицом, полная, добродушная, красивая сноха Анна. В прошлом году, когда я со стыдом после отказа в сватовстве уходил от них, она одна пожалела меня и, провожая через дверь во двор, ласково похлопав по спине, промолвила: «Ничего, Петя, не убивайся».
Федя еще подержал дверь открытой на всякий случай, но никто больше не входил. Он снова защелкнул ее на щеколду.
Анна не сразу разглядела меня, а подойдя ближе, радостно воскликнула:
— Пришел?
— Заявился, Анна, — чувствуя, как вдруг пересохло в горле, отозвался я.
— Елька где? — спросила мать, и в голосе ее послышалась, как мне показалось, тревога.
— Сейчас умоюсь, скажу. Мы допололи тот участок проса. Ну-ка, Саня, полей мне воды.
Пока Анна умывалась на крыльце, где висело ведро с водой, мы молчали. Наконец Анна вошла, вытерла лицо и руки. Сняв фартук, подошла ко мне, поздоровалась, села рядом.
— Так-то, Петя. Стало быть, в наши края заявился? Долго тебя не было. Небось мимо-то из городу аль в город проезжал, а к нам, как допрежь, не заехал?
— Уезд наш большой. В нем сорок две волости, а в них двести двадцать селений, а жителей, считая грудных и ползунков, больше четырехсот тысяч обоего пола.
— Говори, говори. — Анна улыбнулась. — Вот насчитал! Только про брюхатых забыл… Ну-ка, я на тебя как следоват погляжу.
И она уставилась на меня, как бы в зеркало. Затем рукой провела по моим щекам, за уши потрогала и волосы погладила. Руки ее были холодноваты от воды. Наконец при общем молчании она произнесла:
— Ты поправился, как бы не сглазить. Тьфу, тьфу, тьфу!
— А моя мать говорит, что я кощей!
— Какой там кощей. Вот и глаза твои. Нет в них прежней робости. Ты ведь в начальниках ходишь, я знаю. А там робость вроде ни к чему. Правду тебе гадаю аль вру?
— Ты, Анна, как цыганка. О тебе тоже нельзя сказать, чтобы похудела.