— Что же они долго медлили схватить его? Это так просто.
— Сигнала моего дожидались.
— А ты почему не давал? Ведь для Феди дело было очень опасное.
— Твой Федя просто молодец. Почему сигнал не давал? Да из-за тебя, дуралей. Ты виноват.
— Это как?
— Сам же толкнул, чтобы я слушал. Ну, и нужно было дослушать до конца про какого-то конопатого, — сказал Иван Павлович и, поглядев на меня, прищурился.
Ваньку обыскали и допросили. Он рассказал кое-что, но, наверное, не все. Мы уже хотели пойти снова к дому, но озорник Федя взял меня за руку, подвел к Ваньке.
— Узнаешь друга?
— Здравствуй, Ваня! — Я снял кепку.
Ванька промолчал. Ему было не до шуток.
— Вот и опять мы с тобой встретились. А ты в сенях у Лены говорил, что нам встречаться не к чему.
Вдруг неожиданно он заплакал. Заплакал и жалобно завопил:
— Отпустите меня, Христа ради! Я ни в чем не виноват. Я только самогонки им доставал. Отпустите!
— Отпустим, отпустим, — начал успокаивать его Иван Павлович. — Тем более — тебе скоро жениться надо. Елькой, что ль, твою невесту зовут?
— Никакой невесты у меня нет.
— Отвергла, что ль? — спросил Иван Павлович к удовольствию красноармейцев, которые хихикали над Ванькой.
— Я в Баку уеду, — захныкал Ванька.
— В Баку-у? — удивился Иван Павлович. — Эх, плакса! Ну, не волнуйся, выясним. Придется тебе у нас в городе побывать… Пошли, ребята! А ты карауль его, — приказал Иван Павлович красноармейцу.
Вслед послышались всхлипы Ваньки. Несколько раз он повторял одно и то же: «Зачем, зачем?»
Удивительно, мне почему-то жаль стало Ваньку. Черт с ним, пусть бы тачал сапоги, чинил растоптанные башмаки. Или в Баку бы пробрался. Такой проберется всюду. А то нате чем занялся. Чего ему надо, чего не хватало? С кем связался, зачем?
Федя шел впереди. Предстояло самое опасное дело. Мы остановились возле крыльца, а Федя безмолвно помахал рукой перед окном.
Василиса вышла к нам. Молча поздоровалась и приложила палец к губам.
— Я все видала, — прошептала она. — Егор глаза открыл. Будто ему чего почудилось. Шумно вышло у вас с Ванькой. Ну, ничего. Егор попил воды и опять улегся. Один-то давно ушел. Кузьмой, кажись, его называли.
— Где они расположились? — спросил Иван Павлович.
— Сам Тарасов лежит в спальне, остальные в горнице. Военный, страшный, на диване. У него леварверт я видала. Пьян-то пьян, а скоро с ним проходит. Недавно вставал, еще добавил. Вот Егор — этот глазами спит вперемежку: один глаз спит, а в другой хошь соли сыпь. Лежит возле Климова в углу. И чего он домой не пошел? А дом во-он… рукой подать. Небось Федора обыскалась его.
— Василиса, ты скорее, — поторопил Иван Павлович.
— Идите за мной. Проведу вас к каждому, в сумерках их не видно. Идите, родимы, только не стреляйте. Страсть пужаюсь.
— Брында, тебе к толстому и Егору, — сказал Иван Павлович. — Я — к страшному.
— Меня бы к толстяку и Егору, — вызвался я.
— Нет, Петр, тебе к барину. Ты грамотей, он тоже. Два сапога пара, — съязвил Иван Павлович. — Аккуратнее с ним. Он интеллигентный.
— А вы, — обратился к красноармейцам, — в середине. В случае чего…
Василиса нашла в себе храбрости усмехнуться, хотя дрожала, несмотря на то, что была в фуфайке. Открыла тихо скрипнувшую дверь и вошла первой. Мы на цыпочках за ней. Чем-то затхлым обдало нас, когда вошли в темную прихожую, миновав печь в углу. На шестке стоял таганок, на нем огромная сковорода. Под ней — куча золы. На столе батарея бутылок разной формы, объедки огурцов, куски хлеба, кожура от лука и картофеля.
Смрадом, дымом, самогоном так несло, что даже у меня, человека неизбалованного, запершило в горле. И еще какие-то стояли запахи, от которых тошнота подступала.
Василиса остановила нас, а сама прошла в горницу, откуда доносился храп.
Скоро вернулась и знаками показала, что все спят.
Иван Павлович решил все-таки сам взглянуть.
Отодвинув занавеску с двери, он посмотрел сначала в левый угол, затем в правый.
Дотронувшись до Брындина, велел и ему посмотреть.
Гигант Брындин, обутый в пудовые сапожищи, едва шагнул, как скрипнула, а может быть, сломалась половица. Брындин, став у притолоки, замер.
Иван Павлович легко перешагнул через порог и прошел в угол, где на диване спал «страшный» Васильев. Стек лежал с ним рядом.
Я наблюдал из прихожей и ждал, что будет дальше. «„Мой“ от меня не уйдет». В щель окна я видел этого благообразного Тарасова. К нему в спальню надо пройти через горницу. А там дело только начинается.