Иван Павлович и Брындин подали знак друг другу, что пора приступать. Мне виден только Брындин. Он тоже зашагал на цыпочках, боясь грохота своих подкованных почти лошадиными подковами каблуков. Но едва он сделал шаг, сопровождавшийся треском, как Егор, лежавший на соломе, открыл сначала один глаз, потом второй. Открыл и, ничего не понимая, а может быть, предполагая, что ему во сне привиделся огромный дьявол, приподнялся и сел. Но, убедившись, что это не сон совсем, Егор от изумления открыл рот. Первым естественным побуждением Егора было вскрикнуть. Но он онемел от ужаса, когда Брындин поднес к его лицу кулак величиною с телячью голову. Егор так и застыл с перекошенным ртом.
Мои ботинки не скрипели: вода пропитала подошвы. Я бесшумно пробрался к спальне помещика. Там около двери я остановился. «„Мой“ от меня не уйдет», — опять подумал я.
Василиса стояла у окна, готовая в любую секунду сдернуть занавеску, чтобы в горнице просветлело.
Я взглянул на Ивана Павловича. Он поманил красноармейца Митю, небольшого, коренастого и все время чему-то улыбающегося пария, взял его за руку и повел к дивану. Постоял с наганом в руке над Васильевым, затем тихо засунул левую руку под подушку и осторожно, как из-под курицы яйцо, извлек на свет кольт.
Отойдя и напрасно прождав, не проснется ли Васильев, Иван Павлович знаками показал, чтобы красноармеец Митя штыком пощекотал «страшному» человеку пятки. Но Митя не успел этого сделать. Ивана Павловича и Митю отвлек Брындин. Тот, поминая всех родственников Егора, приказал ему растормошить Климова. Но сколько Егор, выйдя из оцепенения, ни тормошил Климова, все было бесполезно. Климов продолжал храпеть, как храпел тогда, когда мы застали его в салотопне.
— Филипп Ваныч, Филипп… — плача, кричал Егор в самое ухо Климову, но и это не помогло. Егор безнадежно махнул рукой и попытался было встать.
— Сиди! — тонким голоском, от которого мурашки бегут по телу, прикрикнул Брындин. Снова перед глазами Егора предстал знакомый кулак.
Брындин поманил второго красноармейца — Сему, который в противоположность Мите ростом был «дядя, достань воробушка». Выслушав Брындина, для чего ему пришлось нагнуться, Сема, усмехнувшись, ушел на кухню и принес оттуда ведро с водой.
Когда полведра холодной воды опрокинулось на голову Климова, он фыркнул, как бык в пруду, затем вытаращил глаза и, опамятовавшись, поняв своей чумовой башкой суть дела, замахал руками и закричал надрывно:
— Крр-рау-ул!!
Иван Павлович наблюдал это, смеялся. Способ, каким Брында приводил в чувство Климова, ему очень понравился. Иван Павлович готов был испытать его и на Васильеве, но в это время с дивана послышался голос:
— Господа, господа, что случилось? Кто закричал? В чем дело?
Но, сразу оценив обстановку, Васильев пошел на маневр.
— Спать, спать, господа! — И, закрыв глаза, он правой рукой, как бы потягиваясь, полез под свою подушку. Пошарил сначала спокойно, но, не найдя того, что искал, запустил руку глубже, стал рыться нервно, злобно.
— Васильев, — тихо проговорил Иван Павлович, — брось дурочку валять. Дело ясно. Свой кольт ты плохо прячешь. А еще бывший начальник милиции. Вставай быстрее. На улице давно светло.
— Ты кто такой? — закричал Васильев, ища свой стек, который Иван Павлович бросил под диван.
— Документы я после покажу, в городе, — ответил предчека.
— Чекист?
— Как дважды два. А ты, Васильев, и все ваши неаккуратно работаете. Ну, какую ты дрянь подобрал себе, полюбуйся! Хоть бы Климов. Э-э, да ты спал разувшись. И даже носки снял? Ну, сразу видно, что к теще в гости приехал.
— К тестю, чекист, звать — не знаю как. Мне Тарасов тесть. Где он?
Иван Павлович мигнул мне. Настала моя очередь. Василиса раздвинула занавеску, и я открыл дверь в спальню. Ко мне на всякий случай зашагал красноармеец Сема и стал в двери, упершись макушкой в перекладину.
В спальне было светло. Стекла в окнах хотя от давности и покрылись зеленой плесенью, но в них проникал свет.
На кровати, каких я ни у кого в жизни не видел, разве что на картинах, спал, утопая в перине, помещик Тарасов. Он лежал лицом к стене, обняв подушку, как в молодости обнимал жену. Сон его был младенчески спокоен.
Меня поразило обилие книг в массивных шкафах, установленных вдоль стен. Сколько книг! И почему до сих пор мы не вывезли их из помещичьих гнезд? Надо вывезти и распределить по сельским библиотекам, по избам-читальням. В этом виноват в первую очередь я — завувнешкол УОНО.
А на стенах в рамках за стеклами портреты. Среди домашних, фамильных, среди разных генералов и толстых помещиков висели портреты писателей, художников, композиторов. Странное дело! Как все это не вяжется с тем, что сейчас происходит здесь.