Егор отодвинулся на край дивана и просящими глазами обвел нас.
— Это ты честный? А я, откровенно говоря, спекулянт? Это ты труженик, а я…
— Скажи добрым людям, вон им — откуда на тебе обужа, одежа? Молотком, что ль, по подошве настучал? — огрызнулся Егор, не спуская с нас заискивающего взгляда.
— Настучал, да. Я керенки, как ты, в мешок не прятал.
— Какие керенки? — вдруг побагровел Егор и даже привстал. — Что ты зря молоть начал?
— Зато ты мелешь хорошо. На твоей мельнице, откровенно говоря, потайные дырки под жерновами.
— Что еще, дурак? Почем тебе знать, где в моей мельнице дырки?
— Вместе буравили и ящик для ворованной муки ставили. Помольщиков обкрадывал. Добавка к гарнцам. Хите-ер!
Совсем родня перессорилась. Так эти люди, выгораживая себя, топят в отчаянии друг друга. Иногда и допрашивать больше не надо. Стоит лишь встать на чью-либо сторону, поддакнуть вовремя, и они все расскажут. Страх велик. Иван Павлович учел это сейчас. Получилась как бы очная ставка.
— Зря ты, Жуков, упрекаешь Полосухина в приобретении денег. Керенки теперь есть у всех. Пока Советская власть своих денег не выпустила.
— Есть-то есть, — не сдавался Ванька, — да сколько?
— А тут дело хозяйское. Может, тысячи три, а может, и все десять, — подсказывал Иван Павлович. — Ничего страшного в этом нет.
— Как есть, святая правда! — перекрестился Егор. — А Ванька врет. Он… бандит!
— Вот тебе р-ра-аз! — воскликнул Ванька. — Теперь уж я бандит. Чем это ты, откровенно говоря, докажешь?
— А тем. Идешь ты противу новой власти. Как их там, товарищ чека, зовут, кои против?
Тут голос подал Брындин. Он то входил, то выходил из дома на улицу. Мы с нетерпением поджидали Филиппа. Пора бы ему прибыть.
— Контрики! — пропищал Брында-великан, и пропищал так, что в ушах зазвенело и в стеклах отдалось. — Вредные контрики! Поперек революции полосуют.
— Слышишь? — подхватил Ванька. — Поперек революции Полосухины. Так и есть. У тебя эти керенки, откровенно говоря, в скатках, как штуки холста. Полон сундук. А на сундуке Федора спит. Стены и потолки в трех избах оклеить деньгами хватит. Вот сколько награбил, откровенно говоря, спекулянт.
— Совсем, выходит, ты контрик! — рассвирепел за такое разоблачение Полосухин Егор. — И уж на то пошло, коль так, где ты, черт колченогий, не будучи на войне, винтовки достал? И концы их подпилком отхватил! Сколько добра перепортил!
Иван Павлович и мы с Брындой насторожились. Это было для нас неожиданным. Это куда поважнее, чем керенки Егора.
— В морду тебе, откровенно говоря, дать за такие слова, да стар ты.
— В морду-у? Тут люди добрые сидят, в обиду честного человека ни за что не дадут. Чека у нас вон какая, справедливая чека. А кто, окромя тебя, хлюста, с дизентерами шашни завел? Сколько купил овец на селе да в Оборкине? За кажду овцу они тебе ружье да запас пулев к нему.
— Врешь ты, дядя Егор! — вскочил Ванька. — Вре-ешь все!
— Волк серый в лесу тебе дядя, а не я, честный мельник.
— На черта мне твои ружья! Печку, что ль, ими растапливать?
— Зачем печку? Чистоганом получаешь и натурой. И костюмы разные, и отрезы матерья, ну, кожи, сатинеты, а там сахар, соль… У тебя в подполье да в погребице прямо склад. Э-хэ, кровная ты спекуляшка. Вредный для новой власти человек! — заключил мельник и вздохнул.
Василиса все это время была в кухне, варила картофель. Сейчас внесли вдвоем с красноармейцем Семой большой чугун, поставили на стол. Из чугуна пошел ароматный пар. Затем старуха подала хлеб, огурцы, лук, соль.
— Садитесь, граждане хорошие, хотя вы и не совсем хорошие, — пригласил их Иван Павлович, указывая на стол. — Ругаться будете после… Василиса! — позвал он сторожиху. — Там у тебя от вчерашнего ничего не осталось?
— А чего бы?
— У гостей головы с похмелья болят. А Климов совсем страдает. Может отощать пуда на два. Найди-ка.
Сначала Василиса приняла все за шутку. Стояла и улыбалась. Но Иван Павлович кивнул ей на дверь. И старуха, поняв, что это правда, покачала головой и ушла в кухню. Следом за ней направился Иван Павлович. Я сидел возле двери в кухню. Скоро до меня донеслось:
— Да что вы, Иван Павлыч, с ума сошли?
Я еле уловил голос Ивана Павловича:
— Это, бабка, для дела нужно.
И уже громче произнес:
— Нас-то ты не забудешь накормить?
— Хватит всем. Еще довариваются два чугуна. Прямо как на поминки или на свадьбу.
— Конечно, на свадьбу. Отдадим тебя за Климова. У него и дом, и сад, и земли пять тысяч десятин, и салотопни.