Мы с Иваном Павловичем едва не расхохотались. Смеялся и Федя, только Ванька со Степкой не смеялись.
А Федора, передвинув что-то тяжелое, разойдясь, продолжала:
— Мать рот разинула, в сени его пустила. Достанется ей от меня, погодь. Дура Санька, слышь, в жмурки с ним на улице играла, а сноха, жирна бочка Анна, глаз, слышь, с его рожи не сводила. Больно уж, говорит, пел он про эту… как ее, любовь, что ль, какую-то, не знаю ее сроду. Чуть сам с пьяных бельм не плакал.
— Да будет тебе молоть, будет, дура. Ты вот открой, что скажу!
Нет, Федора не открывала. Да что ей может сказать Егор?
Помолчав и пошлепав тряпкой по полу, она уже без злобы предложила:
— На мельницу опять иди. Тебе тут делать нечего. Ваньку-то видал, что ль?
— Видал, видал, — радостно ответил Егор, чувствуя перемену в Федоре.
Ванька, услышав про себя, даже привстал, как бы говоря, что и его черед настал.
— Пущай зайдет. Ждать нам нечего. На петров день заодно уж и окрутим их. А то Елька дура, тот-то еще умаслит ее. Он языкастый, а она полоумна, свово разума нет. А я, окромя как за Ваню, ни за кого Ельку не отдам. Я ее обуваю, одеваю, и она… моя. Вот что. И Ваня мне по сердцу. На лицо пригож, сапожное дело знает и куда хошь съездит воднучась. Хошь в Каменку на вокзал, хошь в саму Пензу. Все продать-купить могет, вот что.
— Да погоди ты, — взмолился Егор, — погодь. Ты только открой чуток.
Не тут-то было. На Федору опять бес напал.
— Нечего годить, — шлепнула она тряпку в ведро и выжала ее. — Э-эх, сама я хотела в ту ночь к мамке вместе с Ваней да с Елькой нагрянуть и турнуть его, как тогда турнула. Чтоб и дорогу в наше село навек забыл. Мимо бы ехал, да не оглядывался. Погодь, — грозно пообещала Федора, — доберусь до него… Уехал, что ль, он?
— Да кто, кто?
— Дур-рак!! — отрезала Федора непонятливому супругу.
Егор вздохнул, посмотрел на меня, я ему подмигнул, подбодрил, и он, к моему ужасу, принялся хвалить меня:
— Эх, Федора, Федора! Не знама людей, как это так говорить? За что ты костеришь человека? Что он тебе плохого сделал? Что в тот раз меня арестовал? А мне так и надо. Не лез бы сам! А он, как распознал я, больно душевный человек, прямо сердечный. Совесть имеет, не то что мы с тобой, бессовестные люди. Ты копаешь яму другому, а сама головой в нее и угодишь.
Вот как Егор сказал. Складно и резонно обо мне получилось. Но в ответ послышался язвительный вопрос:
— Ба-атюшки-матушки, да уж не сдружился ли ты с ним?
— Сдружился обоюдно. В гости к нам зазвал.
— Зови, зови. Что ж, угощу… ухватом. Он, ухват-то, на кухне стоит. Обломаю, не пожалею черенка.
Мы с Иваном Павловичем толкнули друг друга.
А Егор развел руками, как бы говоря: «Видите, что идет?» Но продолжал упорно:
— Они с Ванькой скоро вместе к нам нагрянут. Они тоже сдружились, как братья.
Не знаю, какое выражение было на лице Федоры после такого сообщения Егора о моей дружбе с хромым Ванькой. Только после долгого раздумья Федора вынесла решение:
— Ваньку-то я угощу, а того и на порог не пущу, Ваня хоть сейчас приходи, первяка поднесу.
— А мне как? — радостно спросил Егор и опять глянул на нас.
— И тебе, черту, так и быть, безо время поднесу. Только если вместе с ним придете. О свадьбе надо говорить, о венчании.
— А мы уж и пришли. А мы уж вот и тут. Открой, погляди!
Иван Павлович тихо кашлянул, посмотрел на Ваньку и кивком дал ему понять, что пора. Ванька, бледнея и превозмогая свое волнение, решительно поднялся.
Подойдя к двери, он сильным ударом ноги толкнул ее внутрь.
С криком:
— А, батюшки, кто это так? — Федора отскочила в сторону.
— Я. — И Иван Петрович Жуков предстал перед ней во весь свой маленький рост.
— Ванечка! Да ты меня чуть не пришиб. Вот легок на помине. Я сейчас. Ты присядь, милай… Аннушка, — обратилась Федора к помощнице, — ты подотри там и давай на то место сундук сдвигать. Как это ты вошел, а я не слыхала? Уехал, что ль, безрукий храпоидол?
— Нет! — каким-то не своим голосом прокричал Ванька.
Видимо, у него было не совсем обычное лицо. Федора, вглядевшись, через некоторое время спросила:
— Что с тобой, Ваня? Не заболел ли ты? Да войди, вон сядь на стул. Говоришь, он не уехал? А где же, у сестры Катерины ночует?
— Н-нет!.. Он… тут!! — отрезал Ванька.
— А?!
— Тут! И все люди тут. Вот!
И Ванька открыл дверь до отказа. Открыл и посторонился. Федора вышла к нам с грязной, мокрой тряпкой в руке. Вышла и узрела целый взвод «гостей». Впереди я, за мной предчека в кожаной куртке, потом Егор, потом Федя и, наконец, красноармеец Степа. Только Алексея не было. Где-то задержался.