«Через овраг».
И Григорий, и мать, и еще кто-то громко смеются.
«Где Лена?!» — кричу я в испуге.
«Да тут я, тут!»
…Сонные видения отошли прочь. Только сильнее запах сена.
— Дру-уг!
Это уже голос Ивана Павловича.
— Ну и спать ты здоров!
Ни оврага, ни колокольни… Протираю глаза, слышу:
— Двое суток не спал, пропадущий.
— Где Лена? — спрашиваю, все еще не зная, проснулся я или нет?
— Да тут я, тут. Пришла тебя проводить.
— Через овраг перелетела?
— Что?
— Через овраг перелетела?
— Да я по мосту перешла.
— Лена?! — вскочил я. — Ты?
И сон смешался с явью.
На меня смотрит Екатерина. Глаза у нее хорошие.
— Чайку на дорожку! — говорит она. — Елька, погляди, самовар небось готов. Неси на крыльцо…
Андрей набил полную телегу сеном, расстелил полог, высоко устроил место для сиденья нам. Осматривал всю повозку. Как-никак, а ехать порядочно.
Скоро все мы сидели за столом. Пришли Федя и сторожиха Василиса.
Чай разливала Лена. И было как в далекие дни, когда мы с тем же Андреем заезжали по дороге из города к Лене и нас поили чаем. Так же, как и сейчас, Лена разливала чай, и так же, как тогда, я взглянул на ее руки. На безымянном пальце у нее то же самое серебряное кольцо, и рука до локтя в загаре и чуть покрыта золотисто-русым пушком.
Мы молча переглядывались, а Иван Павлович, перехватывая наши взгляды, едва заметно улыбался.
Андрея нелегко было оторвать от чая, да еще с клубникой, но в самоваре уже пусто. Вытерев усы, Андрей строго сказал:
— Пошел запрягать!
Когда было все уложено и лошадь запряжена, мы начали прощаться. Иван Павлович, Федя и Алексей что-то напоследок обсуждали. Екатерина с Василисой ушли на огород набрать для нас огурцов, и мы с Леной остались вдвоем. Говорить, казалось, было не о чем, а говорить хотелось, и о многом. Лена кивнула на открытую дверь избы, пошла туда, я за ней. Там, оглянувшись на окно, она украдкой быстро обняла меня сильными, крепкими руками.
— Не будешь сердиться? — спросила она.
— Почему, Лена, у тебя слезы на глазах?
— Глаза на мокром месте. — И утерлась концом косынки.
— Я на тебя совсем не сердился, а только обиделся.
— Не надо обижаться.
— И тебе не надо сдавать. А то опять они, как ты говоришь, «околдуют».
— Теперь уж нет… Ну, на прощанье, Петя…
С улицы раздался голос Ивана Павловича:
— Петра-а, ты скоро там?
Лена слегка оттолкнула меня, прищурилась и сказала тихо:
— Не расстраивайся.
— Приедешь в город?
— Может, когда на базар вместе с Анной.
Вышли в сени, потом на крыльцо. Здесь уже при всех я подал руку Лене, попрощался.
Екатерина с Василисой принесли мешочек огурцов, зеленого луку и уложили в передок телеги. А когда мы отъехали, все они долго-долго махали нам руками, будто невесть каких дорогих гостей провожали.
А я видел только Лену.
Горсткино постепенно скрывалось из глаз. Лишь вдали в жарком мареве виднелись помещичий дом, сад, мельница Егора, пятиглавая церковь и еще мельницы по другую сторону дороги.
Жара усиливалась. Солнце пекло немилосердно, лошадь с рыси перешла на вялый шаг.
По обе стороны потянулись поля. То ржаные, над которыми дымилась пыль, то яровые — овес, просо, чечевица и подсолнухи.
Андрей и Иван Павлович сидели рядом, о чем-то беседовали, а я думал о Лене.
Судя по широкой меже, потянулись поля другого села. Мы приближались к нему. Это большое волостное село Петлино, которое объединяло шесть деревень. В нем две церкви — православная и единоверческая. Село богатое, базарное. Оно последнее на подъезде к городу и живет городом. Обитают здесь мясники, в большинстве торговцы. Они издавна скупают по деревням скот, режут и продают в городе на базаре или возят на станцию.
В простонародье их зовут петлинские «живодеры». Им, что называется, «охулки на руку не клади». Народ практикованный.
Снятые шкуры они сбывают в соседнее село, где мужики мнут кожи, выделывают их и отвозят в уездный город или в Пензу.
— Пить хочется, — сказал я.
У меня пересохло во рту, а огурцы далеко, клубнику решили привезти в подарок товарищам.
— Сейчас приедем, зайдем в чайную, — успокоил меня Андрей и ударил лошадь длинной холудиной.
Проезжаем лугом. Недалеко друг от друга стоят около десятка ветряных мельниц.
— Вот где, Иван Павлович, хлеба-то пропасть! — крикнул я.
— Да, надо заехать, — ответил мне предчека.
— Ты бывал тут когда-нибудь?
— Не приводилось. А ты?
— В чайную однажды заезжал, но это давно.