— Комитет бедноты есть?
— Вот не знаю.
— Случайно, не помнишь, кого сюда уполномочили?
Я подумал, подумал и вспомнил:
— Кажется, назначен Аристов.
— О-о-о, — протянул Иван Павлович. — Эта сволочь?
Только тут я догадался и раскаялся, что сказал про Аристова, заведующего здравотделом. Ведь Аристов соперник Ивана Павловича в его любви к Зое. Отец Аристова до революции держал в городе мясную лавку, а мясо скупал у петлинских «живодеров». Он и сейчас торгует из-под полы. Потому-то заведующий здравотделом, обычно неохочий на командировки, согласился сюда ехать. Отец, конечно, дал ему поручения по мясному делу.
Иван Павлович что-то пробурчал, затем, полуобернувшись, спросил меня:
— Как к нему Шугаев относится?
— Терпеть не может. Склочник. Только заменить пока некем. Он ведь гимназию окончил, в аптеке работал.
— Увидим, что окончил и что еще окончит.
— Ты к чему это, Ваня, если не секрет?
— Эх, Петра, подбирать нам надо работников, подбирать! Верных, своих. У нас много разной швали — еще хуже Аристовых. Один желтоглазый чего стоит!
— Подберем, Ваня, на все время нужно, глаз да чутье.
Телега затарахтела по булыжной дороге на подъезде к мосту, а затем уже по мосту.
Сколько тут гусей! Целые стаи плавают по реке, плещутся в тине заливов и непрерывно гогочут. Все берега от них белые, будто лежат живые комья снега.
Андрей свернул вправо, к приземистому дому под железной крышей.
Покосившаяся вывеска на крыше большого крыльца призывно оповещала: «Чайная И. А. Лопухова».
Слева на вывеске намалеваны два больших чайника и один маленький, для заварки. Справа — связка кренделей, разрезанный пшеничный пирог и колбаса.
Вывеска от времени потускнела, облупилась. Но и без нее каждый проезжающий знал, что тут издавна торгует большая чайная.
Петлино стояло на развилке двух дорог. Одна — столбовая — в город, вторая — на станцию. Дороги пересекаются как раз за мостом неподалеку от чайной.
Самое бойкое место. Рядом базар, здание волости, школа. Улицы проложены крест-накрест, и каждая в два порядка. Большинство домов под жестью. Всюду палисадники.
Андрей поставил свою лошадь поближе к навесу, в тени. На крючьях висели широкие ведра. Предприимчивый хозяин поил не только людей, но проявлял заботу и о лошадях.
— Вы идите в чайную, заказывайте, а я сначала тут управлюсь, — сказал Андрей.
Он принялся распрягать лошадей. По-видимому, решил переждать, когда спадет жара.
И то верно, зачем ехать в такую духоту? Лучше вечером, когда похолодает хоть немного. И удобнее въехать в город сумерками. Обыватели любопытствуют, когда и кто из нас, уездных работников, уезжает, куда, в какую сторону, когда приезжает. Мы у всех на виду. В нынешнее тревожное время это тоже приходится учитывать. Народ разный. Немало людей, которые относятся к нам подозрительно, а иные явно враждебно, особенно бывшие владельцы магазинов и чиновники разных управ.
Они знают, что между нами, большевиками, и левыми эсерами большие нелады. И у них тайная надежда на левых эсеров, на правых, трудовиков, на анархистов и деревенских кулаков.
Да, порядочно в этом городе с его пятнадцатитысячным населением темных, враждебных нам людей.
И немало припрятано оружия, несмотря на обыски.
Осторожность, зоркость нужны на каждом шагу!
Глава 22
В чайной — вернее назвать ее трактиром — восемь столов и отдельный кабинет.
Народу много: завтра в городе базар. Все эти люди, чьи подводы стоят сейчас под навесом, тронутся в город.
Мы прошли к свободному угловому столу. Рядом открыто окно — как-никак прохладнее.
В чайной шумно, душно и густо надымлено. Курили за всеми столами. Курили, стучали крышками чайников, кричали, громко спорили.
Даже случайно заезжему посетителю видно, что многие уже нетрезвы.
Мы не торопились заказать себе чай. Надо осмотреться, что тут за народ, вслушаться в разговоры. Но в общем галдеже ничего нельзя разобрать.
— Бойко дело идет, — определил Иван Павлович.
— Точь-в-точь как у нас в Пензе, в трактире Калмыкова.
— Ну, вспомнил свой трактир, — проворчал предчека.
— А почему не вспомнить? Я работал в нем целый год. А в трактире Евстифеева — три года.
— Итого четыре, — сложил Иван Павлович. — Нет, мне вот не пришлось испытать такого счастья.
— Зато ты был помощником волостного писаря.
— И конторщиком в имении, — добавил Иван Павлович.
— Словом, ты человек благородных кровей.
— А ну тебя ко псу! — отмахнулся мой друг.