Она опустила глаза.
– Вы зря недооцениваете господина де Гиза, – сказала она наконец, – он вовсе не так безобиден, как вам бы хотелось. И умеет не только тянуть носок.
Она сама не понимала, зачем заговорила об этом. Хотела защитить любовника от насмешек? Или, напротив, остеречь жениха?
– Я знаю, мадам, – ответил Генрих, – и все же благодарю вас за предупреждение.
Совсем недавно Маргарита опасалась, что будущий муж не простит ей нанесенного оскорбления. Что греха таить, она боялась этого разговора. Но король Наваррский не желал становиться врагом своей невесте, предпочитая враждовать лишь с ее любовником. Ей не хотелось признаваться себе в этом, но она была благодарна ему за снисходительность.
Когда прозвучал последний торжественный аккорд, и музыка стихла, Генрих учтиво поцеловал своей даме кончики пальцев. Она склонила изящную головку, и от этого жеста у него перехватило дыхание.
– Вы прекрасны, мадам, – взволнованно сказал Генрих. - Клянусь, когда-нибудь я все же научусь танцевать, ибо ради возможности приглашать вас на танец, несомненно, стоит потрудиться.
– Буду ждать с нетерпением, сир, – так же учтиво ответила она.
Более в этот вечер басданс не исполняли.
Глава 6.Марс и Венера
В любви и на войне одно и то же: крепость, ведущая переговоры,
наполовину взята
Маргарита де Валуа
Наступил август. Подготовка к свадьбе шла полным ходом, но протокольных торжеств уже почти не было. Дожди кончились, стало тепло и даже жарко.
Король Наваррский ужинал со своими людьми в саду Лувра, где специально для них накрыли столы. Генрих любил такие вечера. Сидя в окружении друзей, он полной грудью вдыхал пряное обаяние уходящего дня и уходящего лета.
Агриппа д’Обинье мягко перебирал струны своей гитары, и волшебство вечера уносило их во времена славных походов, когда они, уставшие после тяжелого дня, собирались на привале, разделяя друг с другом нехитрую радость бытия.
– Вон та звезда – это Венера, - сказал принц Конде, указывая на небо, – а вот эта маленькая красная звездочка – Марс. А знаете, господа, мне недавно попался в руки трактат одного польского философа, Николая Коперника. Он утверждает, будто бы Марс и Венера такие же огромные, как Земля. И так же крутятся вокруг Солнца.
Генрих в очередной раз удивился, когда это Конде успевает еще читать трактаты философов и астрономов.
– Если Марс и Венера вправду похожи на Землю, то там, наверное, живут люди, такие же, как и мы, – сказал Агриппа.
– Что за чушь! – ответил Сегюр. – Какие еще люди? Мне кажется, мой принц, этот ваш философ совсем спятил в своих библиотеках. Всякому понятно, что Марс и Венера – это всего-навсего малюсенькие точки на ночном небосклоне. Как же они могут сравниться с Землей? Да и Солнце. Оно ведь размером с тарелку! Всем известно, что это Солнце вращается вокруг Земли, порождая на ней жизнь своим теплом.
Конде хмыкнул.
– Очень может быть, что вы правы, – не стал он спорить, – тем более, Коперник папист.
– А-а-а, папист... – разочарованно протянул Сегюр. – Если папист, то понятно.
Конде рассмеялся.
– Господин д’Обинье, вы не споете нам? – попросил принц. – В такой вечер петь о любви самое время.
Генрих знал, что Агриппа не любит на публику петь о любви, но тот, видно, тоже поддался очарованию августа. А может, ему просто не хотелось отказывать Конде. Принц пользовался большим авторитетом среди сторонников. Он был умен и образован, однако начитанность вовсе не мешала ему отлично держаться в седле и владеть шпагой. Когда Конде узнал, что владения Раймона де Кайвеня разграблены католиками, то порвал все его векселя, простив товарищу карточные долги, чем завоевал искреннее уважение друзей.
Агриппа погладил гриф гитары, потом взял несколько пробных аккордов, проверяя чистоту звучания, и запел.
Как, я изменчив? Мненье ложно, Моя привязанность крепка. Скажите лучше: разве можно Построить зданье из песка?
Вас холодность моя тревожит? О, я всегда гореть готов, Но ведь огонь пылать не может, Коль не подкладывают дров.
Ну, что поделаю я с вами? Вы охлаждаете мой пыл… Поджечь не может льдину пламя, А растопить – не хватит сил[9]…
Его мягкий баритон разносился над темным садом, и, казалось, пламя факелов подрагивает ему в такт. Генриху нравились эти стихи, в особенности переложенные на музыку.
Он не заметил, как из глубины парка к ним приблизились две дамы. Они стояли неподалеку, скрываясь в тени деревьев и не желая прерывать певца своим появлением.