Погода неистовствовала. Миша часто выглядывал из пещеры и смотрел вверх: не идет ли четверка. Никого: ветер, нег, темень. Неужели их бросили?! Нет, такого не могло быть. Или не успели спуститься, или что-то случилось.
Ночь прошла тревожно. Миша не сомкнул глаз, грея ноги больного на груди под пуховкой. Тот метался, стонал, терял сознание. Плохо болеть на большой высоте: простуда, ангина, особенно воспаление легких, могут в сутки скрутить человека. Единственное спасение быстрый сброс высоты.
Наступил рассвет 27 августа. Выбравшись из своего убежища, Миша увидел вверху бивуак. Там были только двое. После первых расспросов выяснилось, что потерялась связка Кухианидзе и Габлиани. Как могли разбрестись восходители?
Из дневника Кузьмина:
«Время 14 часов 30 минут. Погода хорошая, и мы, оставив рюкзаки, начинаем траверсировать гребень на восток, к тому месту, где предыдущие восходители оставили свои записки. Мы с Джумбером идем впереди, осматривая все встречающиеся по пути скальные выходы: на вершине должно быть три тура, и все в разных местах. Абалаков не нашел тура Гутмана, а Ерохин тура Абалакова. Теймураз и Илико идут, видимо, медленнее нас, поэтому мы вскоре теряем их из виду за неровностями гребня. Наши следы точно укажут им направление, и мы не тратим времени на ожидание второй связки. В 17 часов мы в районе официальной вершины. Тур Абалакова находим без труда. Забираем их записку и оставляем свою (на русском и грузинском языках). Затем кричим Кухианидзе и Габлиани, чтобы они поворачивали назад, а сами идем восточнее поискать другие туры. Погода резко ухудшается, уже ничего не видно в пяти, а вскоре и в двух шагах. Снег бьет в лицо, забивает очки. В разрывах вьюги видим на скале тур. Это наверняка тур Ерохина: они довольно точно описали место. Но добраться до него не так-то просто, нужны еще усилия в противоборстве с пургой. Посоветовавшись, решаем не тревожить тур: пусть записка погибших год назад на Кавказе Ерохина и Цирюльникова останется на Победе вершине их альпинистских успехов. Отсюда поворачиваем назад в надежде Догнать вторую связку. Но тут начинается светопреставление. Ураган крутит снег, лишая нас всякой видимости. Следов уже нет, и мы стараемся идти, не теряя высоты, вдоль гребня. К 19 часам окончательно выбиваемся из сил, теряем ориентировку.
Один выход остановиться, закопаться в снег и переждать до утра. Но как это сделать? Начинаем копать снег руками результаты мизерные, а силы уходят. Вдруг совершенно неожиданно все стихает. Тучи уходят куда-то вниз. Появляется Голубое небо, и кошмар пропадает так же внезапно, как и начался. Ориентируемся и видим, что мы шли совершенно правильно и до наших рюкзаков совсем близко. Темнеет. Уже в глубоких сумерках находим свои рюкзаки. Рюкзаков Теймураза и Илико не ищем, полагая, что они уже спустились к бивуаку. В темноте начинаем спускаться, по острому снежно-ледовому гребешку. Джумбер впереди, на расстоянии укороченной веревки. Идем предельно осторожно, а я все равно повторяю: «Осторожнее, медленнее, не спешить». Мне виден лишь силуэт Джумбера. Вдруг крик: «Держи!» Втыкаю ледоруб и наваливаюсь на него. Но тут же рывок выдергивает его, срывает меня, и мы с Джумбером летим по крутому снежному склону в сторону ледника Звездочка. Я хорошо знаю, что ледяные поля под нами на высоте менее 5000 м, а мы пока на 7400 м. Знаю также, что крутой склон всего лишь метров 50-70. Далее склон обрывается на ледник скальной стеной. Понимаю, что задержать падение не в силах ни я, ни Джумбер. Но вот неожиданно, резкий рывок, и я больше не скольжу по склону, а повис на веревке, захлестнувшей левую руку Боюсь поверить в это чудо и боюсь пошевелиться, чтобы не сбросить случайно зацепившуюся за что-то веревку кричу Джумберу, и он отвечает, что цел и невредим. Снова кричу ему, чтобы он не делал резких движений, а осторожно ногами выдалбливал ступеньки в снегу. Сам делаю то же. Наконец, оба стоим на ногах. Веревка ослабевает. Вгоняем в снег ледорубы и начинаем выбираться на гребень. Оказывается, наша веревка хорошо, что я не собирал ее в кольца) врезалась в перегиб на снежном склоне так, основательно, что остановила нас обоих. Мы снова на гребне. Уже совсем темно. Бивуак наших товарищей в 100-150 м ниже, но мы решаем ночевать там, где стоим. Ледорубами срубаем гребень; делаем полку...»
Миша стал звать: Илия! Кухо!
Вскоре наверху, несколько выше площадки, где ночевали Кузьмин и Медзмариашвили, показались Габлиани и Кухианидзе. Они двигались медленно, как тени. Выяснилось, что, возвращаяеь вчера назад, они не нашли своих рюкзаков и, не имея спальных мешков и палатки, провели холодную ночевку несколько выше первой двойки. Маленькая снежная ниша, отрытая ледорубами, была единственным укрытием. «Холодная» на вершине Победы такое не проходит бесследно.Однако днем 27 августа Габлиани и Кухианидзе двигались самостоятельно, и это давало надежду, что все обойдется. Растянувшись по гребню, альпинисты спускалиськ мульде, к бивуаку 7000 метров. Миша вел Кадербеича. Придя на бивуак, он откопал маленькую пещеру, втащил в нее больного. К семи часам, наконец, собрались все вместе. Люди были усталые, изнуренные. Миша крутился за всех: ставил палатку, разводил примус, готовил чай. Только теперь он увидел, что двойка, «схватившая» холодную ночевку на вершине, обморозилась. Особенно Габлиани: руки, ноги, лицо.
Мне жаль, Чхумлиан, что ты не смог побывать на вершине, сказал Габлиани. Разве об этом надо горевать ответил Миша.
Видишь: почти все больные. Он делает Габлиани растирание и массаж, убеждает его проглотить шоколад, но не лезет тому шоколад. Илия постоянно просит пить и никак не может напиться. Да, плох земляк, может быть, отдых вернет ему силы.
И в эту ночь заснуть Мише не удалось. Из палатки слышалось тяжелое дыхание Габлиани. Он вновь и вновь просит воды. Миша разводит примус, топит снег. Илия жалуется на боли в печени.
Утром Габлиани не мог самостоятельно одеваться, совсем ослаб, но крепился. Теперь в группе было двое тяжелобольных, и кто более плох еще не ясно.
Предстоял трудный день надо было тащить больных по гребню к западной вершине. Миша начал вытаскивать из мульды кадербеича.
Ты пока иди с ним вперед и делай ступени, сказал Джумбер, мы вас догоним. Авангард шел недолго, всего несколько минут, и Миша услышал сзади окрик: «Подожди!» Это Джумбер. Подошел, в глазах слезы:
Или я умер.
Победа продолжала счет: двадцать пятый. Джумбер сказал, что они помогли одеться Илии и тот вылез из палатки погреться на солнце, а когда окликнули его минут через пятнадцать, он не отозвался: сидел на скальном выступе, точно спал. Все повыскакивали из палатки, принялись его тормошить, и стало ясно, что это не сон.
Миша испытывал внутренние муки от того, что не находился в момент кончины рядом с Габлиани; он бы, конечно, не спас его жизнь угасала, но Илия мог сказать перед смертью какие-то важные слова, должен был сказать.
По сванским обычаям тело Габлиани нельзя бросать здесь, его надо снести вниз и схоронить в родной земле. Но как это сделать? Кухо обморожен, у Кирилла после срыва болит плечо, левая рука почти не работает. Кадербеич валится без поддержки. Разве могут они вдвоем с Джумбером спустить с высоты 7000 метров труп и больных? Это не по силам.
Решили похоронить Габлиани на скальной полке, сделав ему временную могилу из камней. Я его потом сниму и привезу в Сванетию, сказал Миша. Он знал, хоть решение это общее, но ответственность его здесь особая: в Сванетии с него сурово спросят, как он мог бросить земляка, и еще неизвестно, чем разговор закончится.
Джумбер положил в карман Илии записку: «Прости. В этом году мы не смогли тебя спустить, но обязательно спустим».
Пальцы отрежут, руки отрежут, но я приду сюда за Илико, сказал Кухианидзе. Та ночь нас намертво сроднила.
Еще труднее стало идти по гребню. Свинцовой тяжестью давил груз первой потери.
Миша упорно тащил кадербеича. Больной не мог сделать и двух шатов без отдыха, он поминутно ложился и молил: «Брось меня, Минан, мне все равно не выжить».