Передо мной возник образ того, как я врывался в нее сзади, направляя ее волосы, чтобы она оставалась неподвижной и выгибала спину, когда я насаживал ее на свой член.
Отбросив свои мысли, я наклонился вперед, и она замерла. Я не обратил на нее внимания, облизывая уголок ее рта, пробуя себя на вкус, и она фыркнула, но в остальном не издала ни звука. Я отстранился, зная, что давил на нее, и мне все еще нужно кое-что сделать.
Я встал, увлекая ее за собой и маневрируя, пока ее руки не оказались за спиной, все еще удерживая запястья. Я пододвинул нас к стулу у стола. Садясь, после небольшой борьбы с ее стороны, я помог ей оседлать мои бедра так, чтобы она была лицом ко мне. Она нахмурилась, и я улыбнулся тому, что ей неловко. Я не мог не думать о том, как идеально она мне подходила.
Я взял полоску мяса и протянул ей.
— Ты поешь, а потом отдохнешь.
Ее взгляд стал жестким. Я поднес еду к ее губам, и она отвернулась. Я предупреждающе сжал ее запястья, возможно, слишком сильно, и она резко посмотрела на меня.
— Тебе нужно набраться сил, чтобы надрать мне задницу, верно? — она посмотрела на мясо, заламывая руки, и я цыкнул на нее. — После нескольких дней, когда ты игнорировала меня, после нескольких дней, когда ты была просто куском кожи в этой постели, не ела, не пила и, черт возьми, не спала, — прорычал я, опуская голову. — Ты будешь есть из моих рук, пока я не скажу, что этого достаточно.
Ее глаза вспыхнули, гневно прыгая между моими.
— О нет, волчонок, ты облажалась, слишком сильно испытывая мое терпение. Ешь. Сейчас.
Я снова поднес мясо к ее губам, и как раз в тот момент, когда я думал, что мне пришлось бы силой открыть ее рот, ее губы приоткрылись. Она взяла полоску мяса, и я наблюдал за тем, как она жевала с пристальным вниманием, издавая довольный звук. Когда она открыла рот, чтобы добавить еще, я заставил ее немного подождать, пока то, что она только что съела, осело бы у нее в желудке. Когда она насытилась, я дел ей еще кусочек. Она поерзала у меня на коленях после того, как сглотнула, вероятно, чувствуя себя неловко, и я поднял на нее бровь.
— Ты не хочешь этого делать.
Она замерла, и это заставило меня думать, что она не осознавала, что делала.
— Если только ты не осознаешь?
Она опустила взгляд, и я издал смешок.
Я поднес ей еще еды, и когда у нее осталась одна полоска, она покачала головой. Я отпустил это, зная, что она уже много съела. Ее глаза начали опускаться, и она села прямее. Я встал, поддерживая ее одной рукой под зад, и она издала протестующий звук. Я успокоил ее и повел к кровати. Присев на корточки, я позволил ей сесть и медленно отпустил ее запястья, ожидая увидеть ее следующий шаг.
— Отдохни, — тихо сказал я ей, когда она поднесла руки к мехам и крепко сжала их.
Она не смотрела на меня, и я позволил низкому звуку вырваться из моей груди. Ее глаза встретились с моими.
— Я уйду ненадолго, а когда вернусь, мы поговорим.
Она нахмурила брови, и я наклонился вперед. Ее вздрагивание заставило меня остановиться и стиснуть зубы. Я встал, отступая назад, кивнул мехам и ушел.
Как только дверь щелкнула, я прислонился к ней головой, моя рука сжалась вокруг ручки от ее реакции.
Я не должен удивляться, что она отворачивалась от меня, только не после того, что я сделал, но я не позволю этому продолжаться. Я выпрямил спину.
Нет. Я этого вообще не допущу.
Восемнадцать
Рея
Он снова здесь.
Проспав Бог знает сколько времени, я наконец почувствовала себя немного отдохнувшей. С едой, которую дал мне Дариус, и после того, как он ушел заниматься своими делами, мне удалось немного поспать. Я ненавидела, что он вытащил меня из моего своеобразного логова, которое я устроила, но его слова звучали правдиво.
Я Альфа, и мне нужно вести себя как Альфа.
— Я в своей новой тюрьме?
Я не открывала глаза, когда спросила его, в горле першило от долгого молчания.
Я услышала, как он пошевелился, воздух напряжен и наполнен чем-то, что я не могла определить.
— Нет, — ответил он мягко, слишком мягко и так непохоже на него, что я в замешательстве открыла глаза. Почему у него такой голос? Жалость?
У меня встали волосы дыбом.
Он сидел в кресле рядом с кроватью, поставив локоть на подлокотник и подперев подбородок сжатым кулаком. Его глаза блуждали по мне, брови сведены вместе, прежде чем снова завладел моими глазами. Всегда брал их в плен. Они не такие холодные, как он всегда смотрел на меня, более любопытные и вдумчивые, и я понятия не имела, что это означало. Неуверенная, напуганная и настороженная, я первая прервала контакт, чувствуя себя неуютно, и оглядела комнату, в которой мы находились, впервые воспринимая ее должным образом.
Я находилась в спальне где-то в замке, она минималистична, справа от двери комод, слева что-то вроде балкона. Стеклянные двери закрыты, и темные шторы висели с обеих сторон, оставленные открытыми, чтобы впускать свет. Еще одна закрытая дверь вела в дальний конец комнаты, и я на секунду задумалась, что там. Напротив большой кровати из темного дерева, на которой я находилась, был камин, полный дров и огня. Недалеко от него, у стены, стол с парой стульев, за которыми Дариус сидел и кормил меня. По обе стороны от кровати стояли два столика поменьше, на одном из них стоял фонарь, а на другом — фотография семьи. Я остановилась у фотографии и изучила ее, женщину и двух детей в рамке. Я сразу поняла, кто эта женщина, должно быть, мать Дариуса.
Его черты унаследованы от нее: тот же подбородок, уши и волосы, а также нос и форма лица. Все, кроме формы глаз. Я посмотрела на маленького ребенка, которого она держала на руках, на ее широкую улыбку, когда она смотрела вниз на маленького мальчика рядом с ней, который мог быть только Дариусом. Маленький Дариус смотрел на нее с таким обожанием и любовью, что у меня сжалось сердце. Они выглядели такими счастливыми.
— Моя мать и младшая сестра, — пробормотал Дариус, заметив, к чему приковано мое внимание.
На мгновение я шокирована тем, что он так охотно рассказал мне об этом.
— Они прекрасны, — честно сказала я ему, не зная, что еще сказать.
Глядя на его семью, боль пронзила мое сердце, когда я подумала о своей собственной. У меня нет фотографии мамы и папы. У меня ничего не осталось, даже ножа, который подарил мне папа, нет, все, что у меня есть — это воспоминания, затуманенные болью.
— Они были прекрасны.
— Были? — спросила я, снова переводя взгляд на него.
Он пошевелился на стуле.
— Рогуры забрали их слишком рано. Изабелле было всего два.
Я сглотнула, чувствуя печаль от этих слов и за молодую девушку, которая едва пожила до смерти. Как он, должно быть, ненавидел меня, когда думал, что я виновата в злодеяниях, которые отняли у него семью. Так вот почему он не послушал меня? Я могла до некоторой степени понять, почему он не послушал, поверив в это.
Боль потери своей семьи — это то, что невозможно выразить словами, от чего ты никогда не оправился бы. Особенно, если они были украдены у тебя, точно так же, как у меня.
Хотя это не означало, что я простила его за то, что он сделал со мной.
Понимание не равно прощению.
— Рогуры уничтожают все, — торжественно сказала я, вместо того чтобы задать вопрос, на который действительно хотела получить ответы.