Вот тогда он впервые и ощутил настоящее бессилие — чувство, которое преследовало его всю дальнейшую жизнь. Невозможность помочь, невозможность объяснить — все это стояло в одном ряду. И сцеплены эти невозможности были между собой так прочно, что не оставалось сомнений: они — звенья одной цепи и вызваны одними причинами… только и это тоже невозможно было доказать.
Для себя Молдер уже давно уяснил: патологическое неверие подавляющего большинства человеческих существ в то, что контакт с иным разумом давным-давно состоялся, и состоялся совсем не так, как им, человеческим существам, хотелось бы, это неверие внушено именно иным разумом и поддерживается постоянной пиаровской кампанией в газетах и на телевидении; кампания проводится настолько грамотно, что стала самоподдерживающейся; противопоставить неверию, которое, в сущности, не что иное как «вера в отсутствие» — нечего. Даже самые четкие и прямые доказательства будут априорно, без всякого рассмотрения, отметаться с Насмешками…
Оставалось сжать зубы и копить, копить, копить, копить доказательства в смутной надежде на то, что будет наконец подобрана и водружена на место та самая последняя сказочная соломинка, которая переломит спину упрямому, недоверчивому верблюду…
Но запасы терпения у Молдера оказались хоть и велики, но вполне исчерпаемы, и приходилось время от времени — и все чаще и чаще — объяснять себе самому, что люди ни в чем не виноваты, они не ведают, что творят, их следует жалеть — и терпеливо, подобно тому, как капля воды точит дамбу…
Все это было в общем-то понятно. Укладывалось в голове. Но никак не укладывалось в сердце.
Молдер чувствовал себя бегуном на какую-то чудовищную дистанцию, который позабыл счет кругам и каждый ран пытается финишировать, но ему машут с трибун: еще, еще беги!..
И — никак не привыкнуть к предательствам. Хотя по форме своей они и не предательства вовсе, а так: следование должностным инструкциям.
Скорее, наоборот — помогая ему, люди нарушали закон. Специально написанный для того, чтобы никто не смел помогать таким, как он…
Сенатор Мэтисон вовсе не был обязан прикрывать его. И «X» вряд ли действовал по заданию своего прямого непосредственного начальства. Скшшер тоже не всегда вел себя, как последний засранец… хотя было всякое.
И еще: Молдер остро ощущал свою униженность и неполноценность. Противник полагал себя настолько неуязвимым, что готов был терпеть назойливую, но очень мелкую мошку, которая где-то вьется, вьется… да, терпеть, не замечать и даже не пытаться прихлопнуть. Иногда разве что дунуть, плюнуть, отмахнуться небрежно…
И что может сделать мелкая назойливая мошка в таких обстоятельствах? Отращи: вать жало или писать заметки в «Роллинг стоун»?
Если, допустим, Скалли похитили военные… так же, как и его самого в прошлом году…
И что ты сделаешь? Украдешь атомную бомбу и станешь всех шантажировать?
Вообще-то эта мысль приходила ему в голову и раньше. Заняться банальнейшим шантажом. Взять заложников. Заставить к себе прислушаться хотя бы такой страшной ценой. Почему «X» или какой-нибудь «Y-Z» могут вытворять что хотят, а Фокс Молдер — нет?
Но от этой затеи его все время, к счастью, что-то отвлекало…
Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия
18 августа 1994 13 час. 54 мин.
— Вы выдвигаете тяжелые обвинения, Молдер…
Замдиректора Скиннер тяжело опустился в свое кресло «Босс», и оно осторожно, шепотом, заскрипело.
— Вы утверждаете, что агент Алекс Крайчек был завербован некой сторонней организацией для наблюдения за вами и за всем расследованием но делу Дуэйна Берри… и кроме того, вы обвиняете его в саботаже, в нескольких предумышленных убийствах…
— Да, — сказал Молдер.
— Слишком много крови для такого маленького документа, вам не кажется? И вы понимаете, надеюсь, что все это, — Скиннер поднял бумажный листок за угол и пополоскал им в воздухе, — требует очень серьезного подтверждения фактами? Очень серьезными фактами, Молдер. Очень серьезными…
— Да, сэр, разумеется…
…Но как доказать, что последним словом Дуйна Берри было слово «яд»… Не было женщины, любившей Берри, и не было у них сына: Молдер. прочел тогда по губам: «poison», а не «my son»… легко ошибиться. Но теперь он точно знал, что не ошибся. Потому что утром нашли тело механика подвесной дороги. Он лежал с пробитой головой в придорожных кустах, слегка прикрытый ветками. И опять же не было прямых доказательств, потому что нельзя считать доказательством слишком честный взгляд и слишком ровный голос, когда тебе рассказывают о том, что вот: послышалась какая-то подозрительная возня за домом, побежал посмотреть, но там ничего не оказалось, а когда вернулся, механика уже не было на месте, и мотор канатки не работал, но он, Крайчек, разобрался — и запустил этот чертов мотор снова… а слишком уж ровный голос — слишком честный прямой взгляд. И это — все доказательства…