— Да, конечно, — быстро ответила Кали, не давая Генделю возможности придумать какую-нибудь отговорку.
Она не собиралась держать Грейсона в дверях. У них еще будет полно времени на разговоры после того, как он повидается с дочерью.
Гендель раздраженно покосился на спутницу, но вслух сказал только:
— Следуйте за мной.
На всем пути до больничной палаты никто не проронил ни слова, хотя Кали видела, как Гендель играет желваками, выпячивая челюсть.
Подойдя к двери палаты, Грейсон застыл на месте. Он медленно поднял ладонь к губам, увидев свою юную дочь, лежащую на койке и подключенную проводами к десятку разных аппаратов.
— Ох, Джиджи, — прошептал Грейсон, и боль, прозвучавшая в его голосе, заставила сжаться сердце Кали. — Зачем вся эта техника? — дрожащим голосом спросил он мгновение спустя.
— Обычные мониторы, — пояснила Кали, стараясь придать голосу профессиональные, оптимистичные интонации. — Просто чтобы приглядывать за ней.
Двигаясь медленно, словно под водой, Грейсон вошел в комнату. Он присел возле кровати девочки и протянул руку, опустив ее не на лоб дочери, но на простыню чуть повыше ее плеча.
— Бедная моя Джиджи… что они с тобой сделали? — пробормотал он.
При звуке его голоса веки Джиллиан затрепетали и открылись, а потом девочка повернулась к отцу.
— Папочка, — прошептала она. Ее голос был слаб, но в нем нетрудно было различить подлинную радость.
Гендель и Кали держались в стороне, позволяя Грейсону пообщаться с дочерью.
— Мне рассказали о том, что произошло, — сказал он. — Я так испугался.
— Все хорошо, — заверила девочка, погладив его по руке. — Со мной все в порядке.
Трудно сказать, кого из взрослых больше поразил этот жест. За все те годы, что Джиллиан провела в Академии Гриссома, Кали ни разу не видела, чтобы ее воспитанница добровольно шла на физический контакт с другим человеком. При этом сама девочка как ни в чем не бывало спокойно убрала руку и прикрыла глаза.
— Я устала, — пробормотала она. — Хочу спать.
Уже через несколько секунд Джиллиан тихо посапывала. Грейсон еще некоторое время смотрел на нее, прежде чем подняться и повернуться к остальным. В воздухе повисло неловкое молчание.
Первой его нарушила Кали:
— Врачи говорят, что она скоро полностью оправится. Им нужно последить за ней еще буквально пару дней. Ее состояние пока еще вызывает беспокойство.
— Так, говорите, это сделал доктор Тошива?
Мгновение назад лицо Грейсона еще лучилось радостью от прикосновения дочери, но теперь на нем застыло тяжелое выражение едва сдерживаемой ярости.
Кали кивнула в сторону двери, намекая, что им лучше выйти в коридор, чтобы не потревожить спящую девочку. Оба мужчины поняли ее жест и покинули комнату, отойдя на достаточное расстояние от дверей. Впрочем, Кали отметила, что и отец Джиллиан, и начальник службы безопасности разом остановились, чуть-чуть не дойдя до поворота, из-за которого уже не видна была бы больничная палата.
— Джиро без разрешения проводил над ней какие-то эксперименты, — начал Гендель с того момента, что еще не был известен Грейсону. — Сейчас он находится в карцере.
— Продолжайте, — слегка кивнул отец Джиллиан.
— Он работал на некую организацию «Цербер»! — неожиданно выкрикнул Гендель, выплевывая слова.
Насколько Кали могла судить, он явно рассчитывал спровоцировать их гостя на какую-то реакцию.
— «Цербер»? — вопросительно произнес Грейсон мгновение спустя, чуть склонив голову набок.
— Радикальная террористическая группировка, отстаивающая превосходство человеческой расы, — ответил Гендель. — Кто-то их хорошо финансирует. И Джиро был одним из их агентов. Полагаю, он внедрился в проект «Восхождение» специально, чтобы подобраться к Джиллиан.
— Никогда о них не слышал. Он действовал в одиночку?
Гендель не спешил с ответом, и Кали начала опасаться, что ее товарищ пытается играть с Грейсоном в какую-то игру. К ее облегчению, заговорив вновь, начальник службы безопасности был более вежлив.
— Этого мы пока не выяснили. Допрос займет какое-то время. Но постепенно он начинает сливать информацию. Видимо, считает, что сможет скостить себе срок, если будет торговаться, придерживая какой-то козырь в рукаве.
— Его не допрашивать надо, а на кол сажать.
Тон Грейсона был холодным и ровным, но в нем все равно безошибочно читался гнев — первобытная ярость отца, защищающего свое единственное дитя.