2
Принадлежа к одному кругу нескольких родственных семей, Аристей знал Диану примерно так же, как и Леонарда, молодую поросль, от которой даже сторонился, ощущая уже свой возраст, как вдруг увидел ее на сцене. После очередного путешествия на Восток, очевидно, по инерции он уехал в Париж, проехался по Италии, как потянуло его неудержимо домой. А по возвращении в Россию он побывал на Волге, посетил город, в котором некогда жил, ходил в гимназию.
Далеко внизу плескалась и летела терпеливая и беспокойная вода. Колеса парохода с шумом вращались, металлическая палуба дребезжала, песчаные отмели отступали в тишь и гладь лагун, и ему хотелось, как в детстве, скинув обувь, пробежаться по ним далеко-далеко...
Интересно было и на остановках. Все спешили, кто куда, важные господа, чиновники, купцы, прачки, мальчишки, барышни и дамы с зонтиками, и останавливались, словно застигнутые врасплох внезапным прибытием парохода и видом нарядной беспечной публики на верхней палубе. Всем почему-то весело, страх как любопытно. И откуда эта молодость чувств, когда всякий день, всякая встреча - как праздник? Как праздник, что просится на холст.
В городе мало что изменилось за последние лет десять. Только все сделалось меньше: и тюрьма на косогоре, и церковь с колокольней, и дом губернатора, и торговые ряды - точно это уже не настоящая жизнь, а декорация для театрального представления, нечто из далекого прошлого, из сказки.
В летнем театре в саду выступали неутомимые акробаты и куплетисты, клоуны и танцовщицы, а городской театр арендовала драматическая труппа известного антрепренера Синельникова. Аристей вспомнил, каким событием всегда был приезд артистов, разумеется, известных. Артисты приехали! И жизнь в городе, сонном, как в летний зной в деревне, приобретала иной вид, иной характер, общество оживлялось, будто идеалы юности у всех проснулись, и жизнь человечества близко касается всех и каждого.
Вечером он отправился в театр. Всюду попадались ему знакомые физиономии, все еще цветущие или заметно постаревшие, из тех, кто никогда не замечал его. Две-три дамы (из гимназисток его времени) явно узнали его, но он не подошел к ним. Вся молодежь, живая, умная, разъехалась, и это тоже делало знакомый город с приметами из прошлого безвозвратно устаревшим, словно канувшим в вечность.
Шел спектакль по знаменитой пьесе Ибсена «Кукольный дом». Дверь открывается, и входит в свою квартиру молодая женщина с рождественскими подарками. Изящная, милая, чуть наивная и бесконечно красивая... С нею заговаривает муж из соседней комнаты, называя ее птичкой, белкой, и она с виду полностью согласна с ним, но в ее правдивости проскальзывает словно бы дума, может быть, беспокойная мысль, которую она тут же отгоняет...
Боже! Это же Диана там расхаживает и говорит, говорит и смеется! Разумеется, он видел на сцене всех замечательных актрис своего времени. Диана, высокая, стройная, с античной красотой лица, казалась точно актрисой нового, молодого поколения. И голос у нее звучал молодо, протяжно, с искорками усмешки, иронии и надрыва, когда горе сжимает сердце и все же хочется рассмеяться. В движениях ее и жестах пленительная пластика, точно с античных ваз, но с линиями, с изгибами именно современной женщины с ее спокойной и чуть лукавой манерой держаться.
Публика хорошо ее принимала. Успех безусловный, и Аристей, недолго думая, проник на сцену за кулисы. Там все поздравляли и целовали Диану. А артист О., игравший роль адвоката Гельмера, то есть мужа Норы, обнял Диану с таким видом, точно желал увести ее от всех, мол, это его «птичка», его «белка». Диана высвободилась с улыбкой и вскрикнула, увидев знакомое лицо. Все уставились на него, приняв его, возможно, за мужа Дианы, и смех вырвался кое у кого - над О., может быть, над Дианой, или над мужем, который застал жену в обществе комедиантов.
- Аристей! Как! Это вы? - удивлению Дианы не было предела. Может быть, она давно уже забыла об его существовании на свете и вдруг он - в час ее триумфа.
- Удивительно не мое появление здесь, а твое - на сцене! - успел сказать он, как она стремительно подошла к нему и на миг прижалась. Ему потом все казалось, что он поцеловал ее, или она - его, что было естественно в ту минуту, но они сейчас оба смутились, а он так заволновался до крайности и ушел, чтобы придти к ней уже на следующий день.
3
Утром встретились уже спокойнее - как родственники. Ему все не верилось, что это Диану он видел и видит на сцене и с нею бродит по окрестностям города, знакомым ему с детства. Особенно приятно было выходить к реке. Город вдали вдоль берега или на холме, а здесь тишь да гладь, божья благодать.
- Как же это случилось? - спрашивал он.
Диана с улыбкой, не без невольного торжества, поглядывала на него. Ведь все это далось ей вовсе не так легко, как можно подумать.
- А мне пора, - заторопился он в Петербург для подготовки к новой экспедиции на Восток.
- Жалко, - сказала Диана, поднимаясь с сиденья в лодке, куда он усадил ее, чтобы сделать с нее очередной набросок. - Я так уже привыкла к нашим прогулкам. Когда еще встретимся! А вот так, вне условий обычной жизни, уж, верно, никогда.
Не потому ли эта встреча на Волге так запомнилась им обоим и предопределила характер их взаимоотношений в будущем? Удивительно было встречать Диану поутру, ехать с нею куда-нибудь, разговаривать, подшучивать над нею, видеть ее, столь простую, живую, свободную, как в юности.
А потом она уходит, и, как среди природы он всегда чуть издали смотрел на нее, среди множества людей он глядит на освещенную сцену, и там она и не она, ее голос и не ее голос, ее мысли и не ее мысли, ее движение и не ее, а что-то красивее, бесподобнее, ярче - во вновь и вновь возникающей атмосфере театра, сотканной из музыки, цвета, человеческих голосов, лиц и движений, точно действие происходит на прозрачном небосклоне сразу после захода солнца, на вселенской арене, и так отчетливо слышны все голоса, как древние греки, может быть, слышали иной раз перебранку небожителей перед веселым пиром на Олимпе.
И мечта запечатлеть этот совершенно особый мир захватила его. Именно с той встречи на Волге свой интерес к театру и живописи в духе Ватто он связал с Дианой, точнее, с образами ее героинь. Публика, магия театра как раз способствовали его новому восприятию Дианы. Как только она появлялась на сцене, далекая, как в сказочной стране, подвижная и грациозная, он весь замирал, как ребенок, как художник, и то, что она изображает не себя, а иное лицо и хорошо, с блеском играет, ему казалось ее шуткой, на грани сновидения. Как она была пленительна! Как интимно и нежно мила! Как красива и умна!
И только теперь, когда он вновь и вновь видел себя в зале, а Диану - на сцене, и публику вокруг себя, он понимал, что тайна его отношения к Диане с юности, вообще к девушкам и женщинам, которые привлекали его внимание, тут не при чем, - здесь искусство; оно в своих высших проявлениях всегда как бы интимно и поэтому близко и дорого всем и каждому, и это вечно.
Между тем вести об успехах Дианы на сцене становились все постоянней. Она жила и играла самозабвенно перед чуткой, революционно настроенной публикой, нередко до обмороков. В разгар декабрьских событий в Москве Диана слегла с высокой температурой и сыпью по всей шее. У нее нашли чахотку. Доктора поспешили заявить о перемене климата, не зная никаких радикальных средств против болезни, унесшей столько замечательных жизней до времени. Она уехала в Италию.
4
Леонард спал до полудня. Аристей успел выйти в город и вернуться, задумчивый и деловитый. Он достал одну из самых заветнейших папок с акварелями, посвященными театру и... Диане, - фантазии, как он называл, в духе Ватто. Леонард поначалу принял их за иллюстрации, театральные зарисовки, эскизы костюмов.
В серии были запечатлены уличные сценки, гулянья в парке, гимназистки, курсистки, светские дамы, актеры - во всех основных женских образах угадывался прототип, сколок с облика Дианы в отрочестве, в юности либо с ее героинь на сцене.