– Что с тобой, почему ты замолчала? – забеспокоился Яков.
С трудом справившись с собой и стараясь не обнаружить охватившее её волнение, Рахель промолвила:
– Это твой ребёнок, Яков, ты – его отец!
Последние полгода мысль о нём неотвязно сверлила её мозг, она отчаянно боролась с желанием покаяться в грехе запретного плода, а сегодня расслабилась на минуту и сдалась. Она сознавала необратимые последствия, связанные с признанием, и чем сильней была её решимость нести в себе сладкий груз тайны, тем тяжелей, тем невыносимей становился он со временем, тем всё неотвратимее было её желание открыться ему. Роды обессилили её крепкое молодое тело, расслабили её волю. Она ещё не успела прийти в себя после болей, причинённых родовыми схватками, и не могла предположить, что этот разговор, который она ждала, которого жаждала и боялась одновременно, станет роковым. Тайна, которую она поклялась себе хранить всю жизнь, вырвалась из её скованных страхом уст.
– Прости, я не хотела, боялась тебе говорить. Сама не знаю, как это произошло. Собиралась молчать, но как услышала твой голос, что-то упало во мне. Выболтала, как маленькая девочка.
Её вдруг охватило неизъяснимое ощущение освобождения, подобное тому, какое она испытала, когда её тело исторгло из себя дорогой, беспомощный и кричащий комочек живой материи. И вместе со сказанным исчез, растаял, как снег, страх, что он когда-нибудь всё узнает.
– Ты уверена, Рахель, ты не ошиблась? – спросил Яков. Голос его дрожал от волнения и неожиданной новости.
– Мать всегда знает, кто отец ребёнка. Она никогда не ошибается.
Уверенность и твёрдость вернулись к ней.
– И когда это случилось? – уже спокойней произнёс он, но Рахель чувствовала, что сомнение всё ещё не отпускает его.
– Помнишь, Ави тогда призвали на военные сборы. Ты проводил меня в тот вечер домой и остался у меня.
За прикрытой дверью послышался слабый дребезжащий стук и приглушённый голос.
– Извини, я тебе перезвоню. Тут мама пришла. Всё, целую. Бай.
Рахель положила трубку и обернулась. На пороге комнаты стояла мать. На её уставшем с печатью былой красоты лице горели прекрасные серые глаза. Внешнее сходство её и мамы было поразительным, и Рахель не без иронии рассказывала подругам, что однажды на улице мужчина сделал непристойное предложение матери, а не ей, приняв её за сестру. Неестественная бледность кожи и судорожный взгляд мамы вызвали у неё ещё не осознанное предчувствие и беспокойство.
– Я всё слышала, – голос Шушаны дрожал от волнения.
– Как ты могла, мама?
– Это случилось помимо моего желания. Я приготовила тебе апельсиновый сок, хотела, чтобы ты выпила. Он очень полезен, когда человек физически слаб. – Мать наклонилась и поставила на тумбочку возле постели блюдце с высоким стаканом, полным искрящегося ароматного сока. – Как услышала, чуть не уронила – всё во мне перевернулось.
Шушана присела на край постели и пристально посмотрела на дочь.
– Рахель, девочка моя, почему ты ему позволила? Он тебя взял силой?
– Да ты его совсем не знаешь.
– Откуда мне знать. Ну, а ты что о нём знаешь? – В голосе матери появилась жёсткость отчаяния. – Русский, наверное, увидел молодую красивую женщину и воспылал страстью. Ему-то что, соблазнил и бросил. Он тебя просто использовал как завоеватель. С того времени, как они приехали, в стране одни проблемы и скандалы.
– Мама, хватит лгать. Ты сама-то веришь, что говоришь о них? – Рахель поднялась с подушки и придвинулась к матери. – Он, между прочим, чистокровный еврей.
Теперь они сидели, тесно прижавшись друг к другу, собираясь с мыслями перед трудным и таким важным разговором.
– Я о них никогда плохо не говорила.
– Пока тебя лично не задевало. Ты просто интеллигентней и сдержанней других. А теперь, когда на твою дочь покусились, ты высказала то, что думала. Неужели ты не видишь, что происходит в стране? Ведь нас так мало. И вместо того, чтобы быть одним народом… Мама, мне страшно, когда я пытаюсь представить будущее моих детей. Что будет с ними, со всеми нами, если мы сейчас не прекратим искать виновных и доказывать, что именно мы здесь правоверные?